Алексей Шкваров - Слуги Государевы
— А мекленбургские? Серого цвета? А ганноверские? Беленькие, как молоко, или изабелловой масти, как олененок? — выходил из себя шотландец. — А мой Зигфрид, наконец? Чистокровный голштинец! Рост, красота, шея лебединая, грудь широкая!
— Да хорош, хорош он у тебя! — успокаивал его старик. И добавлял ехидно:
— А семь-восемь часов без отдыха и кормежки скакать сможет? — видя, что Дуглас сейчас взорвется, останавливал вопросом: Какие еще знаешь?
МакКорин остывал, вспоминал:
— Английские. Но так себе. Горячи больно и неповоротливы. Фризские, голландские то есть, еще есть. Но те для карет более подходящи. Да, разные бывают. — замолкал маеор, устав от спора.
Борис Петрович Шереметев, как увидел князя Мещерского, обозлился. Что за кошка меж ними пробежала и когда, то неизвестно. Только отписал сразу Шереметев царю:
«Князь де Никита Мещерский страдает сухотной болезнью. Хоть и добр сердцем, но не его это дело — полком командовать. Хочу иноземца Клауса фон Вердена командиром полка видеть».
Петр отмахнулся:
— Князь Никита такой же как другие. Ничего не знает. Зато помощник у него знатный, маеор шотландский.
И все тут. Плюнул в сердцах Шереметев, приказал полк в Порхов увести и там эволюциями заниматься. Для надзору за всем назначен был барон курляндский Карл Эвальд Ренне, только на службу русскую принятый.
Как ни настаивал МакКорин, все учения производились только в пешем строю. На драгун смотрели все, как на пехоту, на коней посаженную. Зато артиллерию придали — целых три пушки с бомбардирами. В строю полк выглядел поначалу даже красиво. Командир, князь Мещерский впереди, за ним вице-полковник Кутузов, трубачи конные. Трубы у них длинные медные с суконными занавесями, напоминавшие библейские.
— Зачем? — спросил Андрей у Хлопова.
— То трубы ратного строя. — пояснил старый воин. — Сигналы разные подавать. В атаку, аль назад возвращаться.
Интересно все было. Каждый день что-то новое познавалось. Только не все так гладко получалось, как хотелось.
* * *А в крепости Мариенбург, что на старой Юрьевской дороге стояла, от Пскова на Дерпт нынешний, жил пастор Глюк. В общем, факт для истории российской согласитесь незначимый. Если б не одно обстоятельство. С детства жила у него сирота деревенская Марта по фамилии Скавронская. Из крестьян ливонских. Пожалел когда-то девку пастор:
— Пропадет ведь! Иль шведы себе на забаву заберут, иль с голоду подохнет.
Взял себе в услужение. Пастор небольшой двор держал постоялый. Руки рабочие всегда нужны. Не ошибся он в Марте. Старательна была и трудолюбива. За постояльцами убирала, стирала, гладила, шила. Готовить умела хорошо и вкусно. Сама девка роста невысокого, коренастая такая. Не красавица, но и не уродина. Лицо круглое, глаза большие, правда, нос курносый слегка портил, зато фигура была отменная. Не по годам развитая. Грудь полная и бедра широкие. Заглядывались на нее постояльцы. Это и заботило пастора. Имел он подозрения, что и служанка его не прочь вечерком заглянуть то к одному, то к другому. Тут и война началась.
— Замуж выдать надобно девку! А то по рукам пойдет. — решил пастор и сам жениха ей присмотрел. Трубача гарнизонного Иоганна Краузе. Веселый такой был парень. Да и Марте смешливой он приглянулся. Повенчал их быстренько пастор. Стали жить они вместе. Что из этого вышло, о том речь далее пойдет.
Глава 10 По отношению к врагу все дозволено!
— Чинить промысл над противником, не вступая с ним в генеральную битву, и действуя против него партиями. Истощать, разорять и жечь! К врагу все дозволено. — гласил приказ царя. Этому и следовали, дабы конфуза нового не было. Шарахались по сторонам. Наскочут исподтишка, пограбят и назад. Остерегались шведа! Это было то, что потом историки назовут «нарвским синдромом». И еще б не испытывать:
— Вона, Корсаков напал на шведа подле мызы Рыуге. Их всего то тыща с небольшим было, а наших почти четыре. Так еле ноги унесли.
Но шведам тоже нелегко было. Шлиппенбах вторгся один раз шестью ротами с рекогносцировкой. Да под Печерским монастырем отбит был с уроном. Задергали шведов набегами. Особенно казаки малороссийские постарались. Их гетман Мазепа по приказу царя прислал. Шереметеву в сикурс. Ох и не любил же их боярин.
— Дикие они и к бунтарству склонны! — говорил презрительно.
Вольность казачья по нему так всегда мятежом припахивала. Притеснял, как мог. То провиант, для казацких полков заготовленный исчезал таинственно, то лошадей отбирал, коли потребность была. Казаки роптали, а злость свою на обывателе вымещали. Ладно б на чужой земле, чухну всякую, так от голода и на своих православных обрушивались. Кровное отбирать начали у мужиков. А те — за вилы!
Полки драгунские только по названию к кавалерии относились. На них не иначе смотрели, как на пехоту с лошадьми. Все Ренне постарался. Сколько их, проходимцев со шпагами болталось по Европе в промежуток временной между войнами наследственными. От пфальцской до испанской. Вот и барон курляндский пролез на службу русскую, да морочил голову поначалу. В кавалерии толка-то не знал. Хотя, по правде сказать, офицер был не плохой. И храбрый. Но…лошадей приказывал сбатовать за шеренгами драгунскими и…
— Никаких экзерций конных. Одни пешие! Стрельба плутонгами, по командам. — и поехали:
— К заряду!
— Открой полки!
— Вынимай патрон!
— Скуси!
— Сыпь порох на полки!
— Закрой полки!
— Обороти фузей!
— Патрон в дуло!
— Вынимай шомпол!
— Прибей заряд!
— Шомпол в ложу!
— На плечо!
— Взводи курки!
— Прикладывайся!
— Пали!
— Курок на первый взвод!
— Закрой полки!
— На плечо!
— К ноге!
Пятнадцать команд полагалось дать до производства одного выстрела!
Но были и такие, как Дуглас МакКорин. Правда, он теперь просто Корин назывался. Писарь раз ошибся и не написал полностью. То ли по невниманию, то ли по лени, но этим многие писцы страдали. Стал наш шотландец именем покороче. Поначалу путаница даже возникла. Особенно с жалованием. Ну тут Дуглас так разорался, что все выдали и сразу. А на фамилию новую он плюнул. Лишь бы платили. Пока Ренне торчал в полку, он и не вмешивался. А как уезжал курляндец, на конь сразу сажал всех. Эскадронное учение проводил.
Тут другая беда приключилась. С кормами совсем худо стало. Пока на травах сидели, куда не шло, а как началась осень промозглая, хоть караул кричи! Край-то разорен весь. Что в своих, что в чужих пределах. Приказано было идти пешими, а лошадей в поводу весть. Да, хоть верхом, хоть нет, все едино, лошадь не человек, долго терпеть не будет. Упала обессиленная — встать не заставишь.
