Уилбур Смит - Ярость
– Понимаю.
– Ты должна больше интересоваться политической деятельностью мужа, принимать его парламентских союзников. Твой отец – заместитель руководителя оппозиции и вхож к министрам правительства. Ты должна стать нашими глазами и ушами.
– Да, могу.
– Позже ты получишь и другие задания. Трудные и даже опасные. Ты готова рискнуть жизнью ради борьбы, Тара?
– Ради тебя, Мозес Гама, я готова и на большее. Готова отдать за тебя жизнь, – ответила Тара; увидев, что она говорит убежденно, Мозес довольно кивнул.
– Мы будем видеться, когда появится возможность, – пообещал он. – Когда будет безопасно. – И произнес слова, которым предстояло стать девизом начинающейся кампании: – Mayinbuye! Africa!
И она ответила:
– Mayinbuye! Africa!
Да пребудет Африка вечно!
* * *«Я изменила мужу, – целую неделю после возвращения из Йоханнесбурга думала Тара всякий раз, садясь за стол завтракать. – Я изменила мужу». Ей казалось, что это должно быть заметно всему свету, как клеймо на лбу. Но Шаса встретил ее приветливо, извинился, что послал в аэропорт шофера, а не поехал сам, и спросил, насладилась ли она своим незаконным свиданием с австралопитеком. «Могла бы выбрать и помоложе. То есть я хочу сказать, что парень, которому миллион лет, немного староват». И их отношения продолжались без перемен.
Дети, за исключением Майкла, как будто совсем по ней не скучали. В ее отсутствие домом правила Сантэн – как обычно, железной рукой в бархатной перчатке; дети приветствовали мать дежурными поцелуями и тут же принялись рассказывать, что сделала и что сказала бабуля, и Тара виновато вспомнила, что не привезла им подарков.
Только Майкл изменился. Первые несколько дней он не выпускал мать из вида, ходил за ней хвостом, даже настоял на том, чтобы провести свою драгоценную свободную субботу в ее клинике, в то время как оба его брата вместе с Шасой отправились на «Ньюленд рэгби граунд» смотреть игру команды Западной провинции с гостями – командой «Все черные» из Новой Зеландии.
Общество Майкла смягчило боль первых шагов к закрытию клиники. Тара попросила трех черных сестер поискать другую работу.
– Конечно, вы будете получать зарплату, пока не найдете место, и я помогу вам, чем смогу…
Но все равно пришлось пережить укоризну в их взглядах.
Сейчас, почти месяц спустя, воскресным утром, она сидела за накрытым к завтраку столом на террасе в тени виноградных лоз на решетках, а вокруг суетились слуги в белых ливреях. Шаса вслух читал выдержки из «Санди таймс», но его никто не слушал. Шон и Гаррик ожесточенно спорили о том, кто лучший в мире полузащитник, Изабелла шумно требовала внимания отца, Майкл подробно пересказывал Таре содержание книги, которую читал, а она чувствовала себя чужой, актрисой, играющей роль, к которой совсем не готовилась.
Наконец Шаса скомкал газету и уронил на пол возле кресла, сдавшись на требование Изабеллы: «Посади меня на колени, папа!» (как обычно, игнорируя ритуальные протесты Тары) – и сказал:
– Ладно, вы все, призываю вас к порядку. Переходим к обсуждению серьезного вопроса: что будем делать в это воскресенье.
Последовало сопровождавшееся криками Изабеллы: «Пикник! Пикник!» бурное обсуждение, которое Шаса прекратил своим решающим голосом, высказавшись в поддержку дочери.
Тара старалась отказаться, но Майкл чуть не плакал, и она смягчилась. Они поехали все вместе, а слуги и корзины для пикника ехали за ними в двухколесной тележке. Конечно, можно было бы поехать в машине, но это было бы не так весело.
Шаса приказал выложить кирпичом углубление под водопадом, превратив его в плавательный бассейн, и построил на берегу летний домик. Самым главным аттракционом стало долгое скольжение по скалам в красной резиновой трубе и внезапное падение в зеленый бассейн внизу; все это под вопли и радостные крики. Эта забава никогда не надоедала детям и все утро держала их при деле.
Шаса и Тара в купальных костюмах лежали на траве, загорая на горячем, ярком солнце. В первые дни брака они часто приходили сюда, еще до того как выложили кирпичом бассейн и построили летний домик. Тара не сомневалась, что именно на этом травянистом берегу она зачала своих детей. От тех дней сохранилось какое-то теплое чувство. Шаса открыл бутылку «рислинга», и они держались друг с другом более свободно и дружелюбно, чем уже многие годы.
Шаса улучил момент, достал из ведерка со льдом бутылку и снова наполнил бокал Тары, прежде чем начать:
– Дорогая, я должен кое-что сказать тебе. Очень важное для нас обоих, что может основательно изменить нашу жизнь.
«Он нашел другую женщину», – со смесью страха и облегчения подумала она и поэтому не сразу поняла, о чем говорит муж. Потом на нее неожиданно обрушилась вся невероятность происходящего. Он собирался присоединиться к ним, переметнуться к бурам. Связать свою судьбу с самыми жестокими, злыми людьми, каких когда-либо рождала Африка. С этими верховными творцами несчастий, страданий и угнетения.
– Я считаю, что мне предлагают возможность использовать мои способности и мой финансовый дар на благо этой земли и ее жителей, – говорил он, а Тара вертела в пальцах ножку бокала и разглядывала светло-зеленую жидкость, не смея поднять глаза и взглянуть на Шасу, чтобы он не увидел, что она на самом деле думает.
– Я всесторонне обдумал это предложение и обсудил его с мамой. Думаю, у меня есть долг перед страной, перед семьей и перед собой. Я считаю, что должен принять предложение, Тара.
Ужасно было чувствовать, как съеживаются и опадают последние плоды их любви, но почти сразу она почувствовала себя легко и свободно, бремя вины свалилось с плеч, а на нее нахлынул поток противоречивых чувств, такой мощный, что она вначале не могла дать ему определение, но вскоре поняла, что это ненависть.
И удивилась, как могла чувствовать себя виноватой перед Шасой, как могла когда-то его любить. Он продолжал оправдываться, пытался оправдать непростительное, но Тара понимала, что не может смотреть на него, не может позволить ему увидеть ее взгляд. Она испытывала почти непреодолимое желание закричать: «Ты такой же черствый, эгоистичный и злой, как все они!», напасть на него, вцепиться ногтями в его единственный глаз. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы сохранять неподвижность и казаться спокойной. Она вспомнила, что сказал Мозес, и уцепилась за его слова. Они казались единственным разумным во всем этом сумашествии.
Шаса закончил свое тщательно подготовленное объяснение и ждал, что будет. Тара сидела на освещенном солнцем ковре, подобрав под себя ноги, смотрела на бокал в руках, и Шаса, взглянув на нее так, как не смотрел уже много лет, понял, что она по-прежнему прекрасна. Тело у нее было гладкое и чуть загорелое, волосы рубиновыми огоньками искрились на солнце, а пышная грудь, которая всегда так зачаровывала его, как будто снова налилась. Он почувствовал, что его влечет к жене, что она возбуждает его как когда-то давно, и он протянул руку и легко коснулся ее щеки.
