"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
После бессонной ночи навалилась усталость. Посидев немного, Пестрянка встала, открыла один сундук, другой, нашла чистое покрывало, спихнула мятые прямо на пол – еще не хватало ей ложиться на постельники, на которых возбужденные битвой хирдманы торжествовали победу над женщинами тудуновой семьи. Покрыла лежанку чистым и прилегла, накрывшись мафорием.
Но заснуть не смогла. Когда за дверью послышались шаги и голоса, подскочила. Она узнала голос Хельги, и от этого ее затрясло. Будто она была одной из здешних хозяев-хазарок, кому приход вождя русов не обещал ничего хорошего.
Хельги вошел, и она взглянула на него, как впервые. Нет, не как впервые. Когда он появился в Варягине, полтора года назад, она смотрела на племянника своего свекра лишь с некоторым любопытством и не сразу разглядела черты лица – родимое пятно отвлекало. К тому же он тогда мог сказать по-славянски всего несколько слов: «добро», «давай выпьем», «пес твою мать» и еще кое-что в этом роде, поэтому лишь улыбался ей.
И сейчас, встав ему навстречу, Пестрянка заново осознала, как же все для нее изменилось. Он изменился, она, вся жизнь вокруг них. И это было чудом. Почти для всех, кого она знала раньше и среди кого выросла, ничего не менялось веками. И это он, будто тот серый волк из сказки, на своей спине занес ее в этот глиняный и каменный город – за тридевять земель.
И будто они не виделись не два дня, а два месяца – таким изменившимся он ей показался.
– А! Ты уже здесь!
Увидев ее, Хельги переменился в лице. И Пестрянка угадала: за последние сутки он вообще не вспоминал о ней, и для него это время, плотно заполненное движением и борьбой, и впрямь растянулось на целый месяц.
– Все хорошо? – Хельги пошел ей навстречу, наклоняясь и вытягивая шею, чтобы поцеловать ее, не прислоняясь.
Шлем он держал в руке, спутанные волосы из сбитого набок хвоста рассыпались по плечам. На нем еще была кольчуга и поверх нее пластинчатый доспех, на плече перевязь с мечом, за поясом секира в чехле. Не повторяя ошибки Элеазара, он не собирался расставаться со всем этим даже на лежанке.
Пестрянка позволила ему поцеловать себя; на нее повеяло потом, железом, еще какими-то незнакомыми, чуждыми запахами. По виду Хельги был невредим, не считая красного пореза на кисти правой руки. Это железо, этот запах поставили между ними стену, которую она не сразу смогла преодолеть. Это был не совсем ее Хельги, не тот, которого она знала. Он как будто постарел сразу лет на пять, черты лица отяжелели и застыли. Взгляд его казался суровым и отрешенным, сосредоточенным на чем-то далеком.
Она молча стояла, прижав руки к груди, пока он снимал все это и сбрасывал на глухо звенящие мешки с серебром. Возбуждение битвы прошло, бессонная ночь и усталость теперь сказывались в каждом движении. В пропотевшей сорочке, с брызгами крови на грязных руках, он был почти страшен, и даже красное пятно на шее, лице и горле сейчас казалось засохшим пятном пролитой крови.
Будто к ней явился восставший мертвец… Вот в чем дело. От него веяло смертью. Он весь еще был окутан ее дыханием и оттого стал таким чужим. Не только Пестрянке – всем живым.
– Надо бы мне помыться, – пробормотал он. – Но я так умотался… Мне надо поспать, а потом соберут всех здешних стариков, кто уцелел, и надо будет с ними перемолвиться. Ну, поди ко мне.
Он обнял ее и прижал к груди; она даже удивилась невольно, ощущая полотно сорочки и его разгоряченную кожу, а не холод твердого железа. Потом поцеловал – осторожно, будто за эту ночь разучился обращаться с хрупкой женской сущностью и боялся ее повредить. Она слышала, как стучит его сердце, вдыхала запах пота и войны, и дрожала от потрясения, и все же не отстранялась. Все-таки это был ее Хельги, тот же самый, который ровно год назад, в ее последние Купалии дома, положил голову ей на колени, пока она смотрела на горящие вдали высокие костры. Тогда она казалось себе умудренной печалями взрослой женщиной, а он был кем-то вроде беззаботного отрока, даже не умеющего говорить как следует.
Теперь его уже называли Хельги конунг – он стал человеком, взявшим многотысячный заморский город и способным сделать с ним что угодно. Но изменился ли он сам за этот год? Пожалуй, нет. Просто теперь она знала о нем и его племени куда больше, чем прежде.
К полудню Хельги конунг вышел в переднюю часть дома, где на длинных обложенных камнем скамьях его уже ждали собранные со всего города старейшины общин и застигнутые набегом богатые купцы. Было их менее половины от того количества, что сидело здесь, когда Элеазар предлагал Хельги трех рабынь взамен похищенной жены. Будучи воеводами ополчения своих общин, старейшины ночью пытались найти своих воинов и возглавить; часть погибла еще по пути, часть – в сражении. Раби Булгарин и хазарин Ильмуха были убиты на стенах, где несли дозор со своими людьми. Но русы восполнили число старейшин, похватав хозяев богатых домов. Христиан было мало: они искали спасения в храме, пытаясь там закрыться. Но, уповая на помощь бога, не сообразили, что потомки «морских конунгов» уже более двухсот лет в любом городе, где есть христиане, первым делом ищут здание с крестом на кровле…
Выглядел Хельги довольно бодро – умытый, с тщательно расчесанными и собранными волосами, хотя припухшие веки выдавали усталость. Поспал он явно меньше, чем ему хотелось бы, но на сон у него сейчас не было времени. Пытаясь сделать его более похожим на конунга, Пестрянка отыскала в сундуках Элеазара кафтан с богатой отделкой пестрым персидским шелком, правда, на широкой груди Хельги застежки сходились с натугой. Меч на плече был его собственный – с простым бронзовым навершием и потертой рукоятью рыжей кожи. Вместе с ним вошли человек десять русов; двое вытянулись по сторонам сиденья, опираясь на ростовые топоры. Перед сиденьем встал Мангуш, готовый переводить речи конунга на печенежский или хазарский язык.
– Поговорим, мужи боспорские, – начал Хельги, усевшись на место Элеазара и окинув взглядом лица – бородатые, усатые, широкие, продолговатые, узкоглазые. Лишь смуглость кожи была у всех здесь схожей. – Город Самкрай в моих руках, и я могу сделать с ним что захочу. Вы уже об этом знаете, иначе не сидели бы тут передо мной.
– Кто ты такой? – спросил Сабанай. – На самом деле?
Еще вчера они думали, будто знают, кто этот широкоплечий рус с красным пятном на пол-лица. Теперь уже поняли, что ошибались.
– Мое имя Хельги Красный. Я – племянник того Хельги, что был князем русов и завоевал с ними много земель. Даже почти захватил Константинополь.
– Ты русский князь? – спросил кто-то из греков.
– Я князь моей русской дружины, и мой род правит в Киеве. Этого вам достаточно. Теперь давайте поговорим о том, что с вами будет дальше.
Ему было видно, как при этих словах два десятка его слушателей переменились в лице. До этого на них было изумление, недоумение, недоверие – за ночь не все разобрались, кто же стоит во главе вражеского войска, возникшего внутри города без приступа и битвы у ворот. Даже понявшие, что город во власти русов, думали увидеть на этом месте какое-то иное лицо, незнакомое. Теперь же недоумение сменилось напряженным тревожным вниманием.
– Я предлагаю вам, старейшины Самкрая, выкупить жизнь и свободу себе, своим домочадцам и единоверцам. В городе есть общины жидинов, христиан, хазар-тенгрианцев, булгар-бохмитов, касогов, ясов и греков, то есть всех христиан. Сколько человек в каждой общине? Ты первый, Исидор.
До этого дня Хельги несколько раз присутствовал на совете у Элеазара и знал всех глав городских общин. Жидин Ханука сидел на полу и царапал писчей палочкой по восковой табличке, записывая ответы. Вид у него был глубоко несчастный. Ночью его вынудили участвовать в захвате башни, напомнив, что если в Киев не вернется Хельги, то и вся его родня в Козарах покинет их навсегда. Теперь ему приходилось служить Хельги, как по пути сюда Хельги якобы служил ему.
Старик Иегуда и вовсе был так потрясен этими событиями – поняв, что уже год был игрушкой в руках коварных идолопоклонников, – что слег больной. Лишь Синай, сидевший на полу с другой стороны от хозяйского места, держался бодрее товарищей, и в его темных глазах блестело любопытство: и что дальше?
