Morbus Dei. Зарождение - Бауэр Маттиас

Тогда Иоганн покинул укрытие и осторожно двинулся к стене, не теряя при этом бдительности. За сугробом оказалось отверстие в земле. Вглубь уводили стоптанные ступени.

Лист чуть помедлил, затем стал спускаться во тьму.

XXV

Он осторожно спускался по влажным, скользким ступеням. Вначале была кромешная тьма, и Иоганн с трудом нащупывал ногами ступени, то и дело придерживаясь правой рукой о стену, чувствуя холодные, грубо вытесанные камни.

Внизу неожиданно забрезжил слабый свет. Лист резко остановился, но свет не приближался. Должно быть, это горел факел, закрепленный в стене. Иоганн стал спускаться к свету.

Снизу веяло холодом, с каждым шагом Лист острее ощущал его дуновения. Последняя ступень – и он оказался в сводчатой комнате. В стене был закреплен факел, а под ним – массивная дверь. Что бы за ней ни скрывалось, об этом оставалось только догадываться. На двери, на уровне лица, висело железное кольцо.

Иоганн приложил ухо к двери, прислушался – ничего; лишь где-то монотонно капает вода. Тогда он осторожно потянул за кольцо, приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

Коридор, едва освещенный, уходил куда-то во тьму. От этого коридора тянулись другие, создавая впечатление мрачного лабиринта. Казалось, никому, кто войдет сюда, не суждено выйти обратно.

Иоганн чувствовал опасность.

Он сделал глубокий вдох и шагнул в коридор.

Коридор был узкий, но факелы в стенах давали хоть какой-то свет, так что Иоганн видел, куда ступает. Над головой нависала каменная толща, справа и слева то и дело попадались комнаты.

Из любопытства он вошел в одну из комнат. В воздухе стоял запах плесени и гнили, на утоптанном земляном полу стояло несколько дощатых коробов. Лист шагнул ближе, заглянул в один из коробов.

Внутри, сложенные друг на друга, обнаружились несколько караваев хлеба, подернутых плесенью. Рядом лежало что-то еще, завернутое в холстину. Иоганн приподнял отсыревшее полотно и увидел кусок мяса, кишащий личинками.

Значит, здесь изгои хранили запасы еды, если это вообще можно было назвать едой. Излишки, на которые так скупились жители деревни… Лист ощутил прилив злобы; жадность некоторых из крестьян приводила его в бешенство.

Часто невежество и глупость неразделимы.

Иоганн накрыл испорченное мясо холстом. У него мороз пробежал по коже – он вспомнил, как в плену его кормили гнилой едой, которую не стали бы давать даже скотине. И как он был благодарен своим палачам за то, что его вообще чем-то кормили…

Лист выпрямился. Если крестьяне называли это жизнью, то сами они воистину жили на широкую ногу. И если однажды им придется ответить, это будет вполне заслуженно.

Он вышел из комнаты и двинулся дальше по коридору.

Через некоторое время Иоганн услышал голоса. Они становились все громче. Коридор оканчивался тяжелой дверью, чуть приоткрытой. Сквозь щель падала полоска света – должно быть, оттуда и доносились голоса.

Лист неслышно преодолел оставшееся расстояние. Оказавшись перед дверью, он осторожно заглянул в узкую щель и затаил дыхание.

Сквозь щель была видна лишь небольшая часть комнаты. Иоганн увидел большой открытый очаг посередине; пол был выложен крупными плитами, местами потрескавшимися. Факелы на стенах отбрасывали неверные отсветы, и потолок комнаты терялся в непроглядном мраке.

Перед очагом стоял Кайетан Бихтер. Он с кем-то разговаривал – Лист не видел собеседника, но слышал его голос. И этого оказалось достаточно, чтобы по спине пробежали мурашки. Голос этот, несомненно, принадлежал человеку и в то же время звучал как-то иначе: холодно, с присвистом.

– Какое-то время вам придется довольствоваться этим мясом, Ансельм, – говорил Бихтер. – В деревне объявились баварские солдаты и изъяли все наши запасы.

– И поделом им. Nunc [7] и они узнают, что есть нужда, – голос стал громче. – Usus [8], с коим мы миримся изо дня в день!

Иоганн не слышал до сих пор ничего подобного: этот тип говорил на странной смеси архаичной латыни и немецкого. Должно быть, прежняя жизнь среди монахов оставила в них свой след, и в результате родился новый, их язык. А если учесть место их обитания, то язык этот как ни один другой подходил для того, чтобы шелестеть под мрачными сводами и теряться в подземном лабиринте…

Голос священника прервал его размышления.

– Вы забрали останки коровы? – спросил Бихтер.

– По-вашему, мы позволим пропадать добру?

– И все-таки воровство неугодно Господу. Как вам известно, это противно Его заповедям… – наставительно произнес священник.

– Всего одно из ваших пастбищ – и нам не пришлось бы забирать корову. Вам это известно, и Ему тоже!

– Знаю, Ансельм, знаю… – Бихтер опустил голову. – Господь подвергает вас суровым испытаниям…

– Воистину, – последовала короткая пауза. – Маттеус уже несколько дней не появляется. На прошлой неделе умерли двое старших, Исайя и Маркус. От них остались лишь кожа да кости. Et Марии не стало прошлой ночью – она была слишком слаба, чтобы справиться с простудой, – в голосе прозвучала горечь. – На что Господу отнимать жизнь, даруя ее лишь на три месяца? Cum vita innocenti? [9]

В комнате повисло молчание.

– Не тревожьтесь, Он примет ее к себе, – проговорил наконец Бихтер.

– Мы ее уже похоронили, вместе с другими. Вы произнесете над ней последнее слово? – Голос слегка дрожал.

– Конечно, сын мой, конечно.

Вновь повисло неловкое молчание, прерванное в конце концов Ансельмом.

– А кроме того, мы решили, что в этот раз заявим о себе. Скоро минует пять лет, и он снова явится.

Бихтер при этих словах сердито нахмурился.

– Но вам же известно, что иезуит приходит, лишь чтобы наблюдать. Чтобы наблюдать и докладывать. Не вмешиваться. Не примирять! Не отпускать грехи!

– Так было до сих пор, – невозмутимо продолжал Ансельм. – Но в этот раз у нас для него unam notiam. Донесение. И быть может, нам удастся восстановить справедливость, в которой нам так долго отказывали.

– Не смешите меня! – вскинулся на него Бихтер. – Неужели вы решили, что кто-то обратит внимание на вас? Что же вы можете предложить? Или святой отец в Риме должен сойти с престола и протянуть вам руку?

– Только мертвые ближе, чем мы, apud Christum [10], – робко возразил Ансельм.

Бихтер успокоился и положил собеседнику руку на плечо.

– Ансельм…

Иоганн наклонился вперед и при этом задел дверь.

Дверь чуть приоткрылась, медленно и со скрипом.

Лист оцепенел, сердце подскочило к самому горлу. Эти двое не могли не услышать шум. Он уже перебирал в голове возможности к бегству, но тут священник снова заговорил.

– Я постараюсь повлиять на своих прихожан, – сказал он.

Иоганн опять наклонился к двери. Теперь он смог заглянуть в другую часть комнаты. Слева от очага вырисовывалась человеческая фигура. Ансельм подался вперед, и Бихтер невольно отпрянул.

– Обещаю вам, отче, настанет день. Pro culpa maxima [11], ваши люди ответят за свои деяния.

На него упал свет одного из факелов. Теперь Иоганн мог разглядеть это лицо. У Листа перехватило дыхание. То, что он увидел, мгновенно врезалось в его сознание – этой картины ему не забыть уже никогда.

Мертвенно-бледная, восковая кожа, сплошь иссеченная.

Глаза стеклянные, безо всякого выражения.

Рот в струпьях, сквозь черные губы выглядывают острые желтые зубы.

На голове ни единого волоса. Черные сосуды ясно проступают сквозь бледную кожу. Они словно пульсируют и плотной паутиной расходятся от ушей вниз.