Евгений Санин - Сон после полуночи (Клавдий)
— Луций! — напомнил Вителлию о своем вопросе Клавдий, — Что молчишь?!
Сенатор виновато улыбнулся и старчески пошамкал губами. С каким удовольствием он открыл бы глаза Цезарю на истинного Нарцисса! Нет, не того, который приписал себе всю заслугу в осушении Фуцинского озера. А того, что нагрел на этом руки, совершенно не заботясь, что через десяток-другой лет канал придет в негодность. На Каллиста, который приказал казнить своего бывшего господина. На Гарпократа, разъезжающего по Риму в пышных носилках и дающего, словно сенатор, всенародные зрелища. На всех этих эллинов, торгующих гражданскими правами, должностями, и местами наместников провинций, освобождающих от смертных приговоров за деньги виновных и, наоборот, казнящих ни в чем не повинных людей…
Но тот же Нарцисс носил шпагу, которую не имел права носить даже проконсул!
Паллант был облечен знаками преторского достоинства. Его брат Феликс, будучи начальником когорт и конных отрядов в Иудее, поочередно стал супругом трех цариц. Полибий и вовсе одним движением головы мог решить его судьбу. И Вителлин, раздираемый противоречивыми чувствами, не желая предать цезаря и не смея возразить вольноотпущенникам, золотые статуи которых он установил в своем дворце рядом со скульптурами богов, смиренно сказал:
— Конечно, величайший, тебе не стоит выходить на форум в такую погоду. Но, если все-таки пойдешь, я тоже отправлюсь с тобой…
— А вы, друзья мои? — снова обратился к эллинам император.
— Да-да! — с нарочитой готовностью воскликнул Нарцисс. — Мы как всегда, с тобой!
А пока, не дожидаясь окончания завтрака, разреши нам удалиться, чтобы подыскать подходящую одежду!
Выйдя в коридор, он ухватил за локоть Палланта:
— Надо немедленно стянуть вокруг Бычьего рынка все когорты преторианцев!
— Не успеем! — покачал головой бледный вольноотпущенник. — Сегодня, как назло — малый прием, и уже через час мы должны быть на форуме.
— Может, попробовать затянуть прием? — предложил Каллист.
— Чтобы дать посетителям удобную возможность излить свою душу Цезарю? — криво усмехнулся Нарцисс. — Паллант, ну-ка изреки на латыни, что будет с нами после этого?
— Примерно то же, что и с Троей после ее взятия нашими предками!
— Странная поговорка! — удивился Нарцисс. — Я, вроде бы, никогда не слышал ее от римлян.
— Еще бы! — презрительно поджал губы Паллант. — Ведь я теперь пользуюсь только своими выражениями!
Проклиная судьбу, что явилась в облике Калигулы в эту ночь императору, вольноотпущенники принялись рассылать своих слуг за агентами и сыщиками, слабо надеясь, что они сумеют удержать разъяренную толпу до того времени, как к Бычьему рынку подоспеют преторианцы.
Тем временем ни о чем не подозревающий Клавдий закончил завтрак и, пройдя в залу, начал прием. Рядом с ним на помосте в окружении знатных матрон сидела Агриппина Младшая. Тут же находился и пятнадцатилетний Нерон — ее сын от первого брака, которого она приобщала к государственным делам. Клавдий, по ее настоянию, усыновил Нерона и сделал опекуном своего родного сына Британника.
Тит Флавий Веспасиан! — объявил имя первого посетителя номенклатор, и в залу вошел заметно поседевший полководец. Багровый от унижения, которому его подвергли, тщательно обыскивая в коридоре, слуги, этот бесстрашный участник тридцати крупных сражений в Британии, где он покорил два сильных племени и двадцать селений, тем не менее, улыбался.
Так стал называть своего сына Германика после победы над Британией император.
— С чего это ты такой веселый? — нахмурился Клавдий. — Или считаешь, что должность консула, в которую ты вступаешь, принесет тебе одни радости?
— Так ведь сын у меня родился! — пожал плечами Веспасиан.
В голове Клавдия промелькнуло что-то давно позабытое…
— Сын? — переспросил он. — И как же ты назвал его?
— Очень просто, цезарь — Домицианом![35] — четко ответил полководец, с опаской покосившись на Агриппину. У него были все основания опасаться этой женщины, хотя вся его вина перед ней заключалась в том, что он был когда-то ставленником Нарцисса. Когда решался вопрос о новой жене императора, Нарцисс был категорически против Агриппины: утверждая, что эта женщина будет для Рима опаснее сотни Мессалин вместе взятых. Так оно и получилось. С первого дня Агриппина набросила на Клавдия невидимую узду и держала ее так крепко, словно она находилась в мужской руке. На людях, как и сейчас, на приеме, она выглядела суровой. И дома, по словам Нарцисса, не допускала ни малейших отступлений от строгого семейного уклада, если это не способствовало укреплению ее власти. Свою же непомерную страсть к золоту она оправдывала желанием скопить средства для нужд государства.
Нарцисс, словно прочитав мысли полководца и опасаясь, как бы тот по своей простоте не сказал чего лишнего, о нужде римского народа, дал знак привратнику вызвать следующего посетителя.
Но Клавдий, все еще находясь под властью воспоминаний, остановил номенклатора.
— Значит, Домицианом — от нашего слова «укрощенный»? — уточнил он. — А как поживает твой первенец?
— Тит? — еще шире улыбнулся Веспасиан. — О! Это уже почти мужчина! А твой?
Клавдий перехватил гневный взгляд Агриппины, которая зеленела при одном упоминании о Британике, и махнул рукой номенклатору.
Сенаторы, среди которых оказался сын Пизона — Гней, приятный, чрезвычайно любезный в общении молодой человек, чем-то неуловимо похожий на своего отца, гонцы из провинций и послы прошли перед императором в течение получаса. После этого он, по обыкновению не глядя, подписал заранее подготовленные вольноотпущенниками указы.
— Все! — приложив перстень к последнему листу пергамента, решительно заявил он.
— А теперь — на Бычий рынок!
— Но цезарь! — еще раз попытался остановить императора Нарцисс.
— На рынок! — не слушая его, повторил Клавдий и, быстро переодевшись в рубище нищего, первым стал спускаться со ступеней дворца.
Однако дойти до Бычьего рынка ему не удалось. Какие-то люди принялись подавать милостыню «нищим» прямо на форуме. К их ногам летели жалкие медные ассы, единственное, чем были богаты сыщики и агенты вольноотпущенников.
Неожиданно в оттесняемой когортой преторианцев толпе раздался крик:
— Клавдий! Глядите, это же Клавдий!
— Где? Где?! — заволновались простолюдины.
— Вон , который нагнулся за монетой!
— Ах, негодяй! — послышались голоса.
— Довел государство до того, что нашим детям жрать нечего, и теперь сам собирает милостыню?
