Фрэнсис Гарт - Гэбриэль Конрой
Задохнувшись, Олли замолчала.
— И что же он ответил? — спросил Гэбриель, тоже задыхаясь от волнения.
— Сперва ничего. А потом стал смеяться и смеялся так долго, что я испугалась, как бы он не лопнул. А потом он сказал… как это он сказал… — запнулась Олли, стараясь вспомнить подлинное выражение адвоката. — Да, он сказал: «Какое ужасное, чудовищное недоразумение!» Бот, Гэйб, как он назвал миссис Маркл! Провалиться мне на месте, если он так ее не назвал! Потом у него начался второй приступ смеха, а потом, не знаю уж, как это случилось, Гэйб, но меня тоже разобрал смех, а потом и она стала смеяться.
— Кто она? — воскликнул Гэбриель, впадая в отчаяние.
— Ах, Гэйб, ты думаешь, на свете и женщин других нет, кроме миссис Маркл! — возразила Олли. — Я говорю о даме, которая сидела у адвоката Максуэлла и слушала мой рассказ. Да что там слушала! Ловила каждое слово, не хуже чем сам адвокат. Пожалуй что, — добавила Олли не без законной гордости, — пожалуй что, им понравилось, как я рассказывала. Ах, Гэйб, до чего я ее ловко отделала!
— Ну и что же он тебе сказал? — спросил Гэбриель, все еще предаваясь унылости. Как и всякому простодушному человеку, лишенному чувства юмора, непонятная веселость адвоката должна была показаться ему весьма подозрительной.
— Адвокат хотел сразу же идти к тебе, сказал, что вам нужно объясниться, но дама его остановила и что-то шепнула на ухо; я не расслышала. Наверное, Гэйб, они очень дружны; он каждого ее слова слушается. А мне она сказала, чтобы я шла домой, и еще сказала, что никуда не нужно уезжать. На том мы дело и покончили.
— А больше он ничего тебе не сказал? — встревоженно спросил Гэбриель.
— Больше ничего. Он стал было расспрашивать меня про старые времена и про Голодный лагерь, но я сделала вид, что ничегошеньки не помню — я уже тебе говорила, Гэйб, что не хочу, чтобы меня считали каллибанкой, — так что я нарочно стала отвечать ему невпопад, пока он не сказал этой даме: «Девочка, как видно, ничего не знает». А дама и не хотела совсем, чтобы он меня расспрашивал; она даже знаки мне делала, чтобы я ему не отвечала. Ах, Гэйб, она такая умница! Я сразу заметила, как только увидела ее.
— А какая она из себя, Олли? — спросил Гэбриель с виду совсем равнодушно, но на самом деле обуреваемый всевозможными мыслями.
— На миссис Марк ни капельки не похожа, Гэйб, совсем в другом роде. Небольшого роста с белыми зубками, тоненькая, красиво одетая. Она не так уж мне понравилась, Гэйб, хоть и была со мной добра. Мне трудно рассказать точно, какая она; у нас таких нет. Ах господи, да вот и она сама, Гэйб, пришла сюда!
Кто-то, войдя, заслонил свет, падавший через открытую дверь. Когда Гэбриель поднял голову, он увидел женщину, которую спас в каньоне. Это была госпожа Деварджес.
Книга третья
Жила
Глава 1
Ветеран 49-го года
Начало нежаркого лета 1854 года ознаменовалось на калифорнийском побережье приходом туманов, густых, холодных, синевато-серых, непроницаемых для человеческого глаза. Короткая весенняя пора едва миновала, на холмах в окрестностях Сан-Франциско еще не увяли цветы, и в горах Контра-Коста дикий овес не успел даже пожелтеть. Но он был плотно укрыт густой, словно китайская тушь, вуалью, а полевые цветы в холодных объятьях тумана стояли как неживые. Словом, погода была настолько непривлекательной, что калифорнийским ветеранам приходилось с удвоенным усердием внушать приезжему гостю, что туман весьма полезен для здоровья и что лучше климата, чем в Калифорнии, нигде не сыскать.
Не было, пожалуй, другого человека, столь склонного к подобным заверениям и столь в них настойчивого, как мистер Питер Дамфи, банкир и капиталист. Его вера в настоящее и будущее Калифорнии была поистине безграничной. Пылкая уверенность мистера Дамфи в том, что свет не видывал такой замечательной страны и такого замечательного климата, равно как и его беспощадная вражда ко всем, кто не соглашается с ним, выдвигали этого джентльмена в первые ряды калифорнийских патриотов. Выражая свое мнение по названным вопросам, Дамфи был настолько тверд и категоричен, что даже после самой краткой беседы с ним трудно было не проникнуться убеждением, что всякий иной климат, всякая иная цивилизация и всякое иное состояние общества, нежели те, что господствуют в Калифорнии, являются прискорбным отклонением от нормы. Новоприезжих сразу вели к Дамфи, чтобы они могли немедля припасть к этому кладезю веры, да и старожилам из числа колеблющихся и слабых удавалось порою, побеседовав с Дамфи, почерпнуть новую бодрость и отделаться от сомнений. Постепенно люди приучились повторять сентенции Дамфи, как свои собственные, и немалая доля рекламных похвал по адресу Калифорнии в газетах, в публичных выступлениях и в частной переписке имела своим первоисточником все того же мистера Дамфи.
Не следует думать, что бесцеремонность мистера Дамфи или категоричность его суждений могли каким-нибудь образом дурно отразиться на его репутации. В большинстве своем жители окраин нашей страны с пренебрежением относятся к излишней учтивости или изяществу манер, и грубость мистера Дамфи легко сходила за прямоту характера. «Пит Дамфи не из тех, что ходит вокруг да около, — таково было господствующее мнение о нем, — возьмет да и выложит вам напрямик все, что про вас думает». Самоуверенность Дамфи была почти неправдоподобной; невежество — столь наглым, что любой противник, будь он трижды мудрецом, пасовал перед ним и стушевывался; вдобавок мистер Дамфи владел еще одним редчайшим даром природы — беспримесным, чистопробным бесстыдством.
Во всеоружии этих боевых качеств мистер Дамфи восседал в то утро в своем кабинете, полный презрения к туману, клубившемуся за окнами конторы, или, точнее говоря, к тем нестойким элементам общества, которые поддавались влиянию тумана. Его настроение легко было прочесть на его лице, твердость черт которого сочеталась с безукоризненной гладкостью (за то время, что читатель не встречал мистера Дамфи, тот начисто сбрил бороду, считая ее слишком запоминающейся приметой). Хотя день еще только начинался, Дамфи успел решить немало дел, действуя с той быстротой и точностью, при которых даже мелкий промах выглядит чем-то из ряда вон выходящим. Подписывая очередное письмо, поднесенное ему одним из клерков, Дамфи бросил коротко, не поднимая головы:
— Впустите мистера Рамиреса.
Мистер Рамирес, который уже четвертый день безуспешно добивался приема у Дамфи, вошел в кабинет обозленный и разобиженный, однако поспешил спрятать свою обиду, как только предстал перед решительным и свирепым Дамфи.
