Анна Антоновская - Жертва
На вершинах высились сливающиеся с серыми скалами остроконечные замки и древние монастыри. А внизу к подножию гор прижимались ветхими домиками царские и княжеские деревни: Мтелети, Кумиси, Хатис-Телети. Они притаенно молчали. Народ ушел на запашку. Только кое-где из прокопченных отверстий в плоских крышах тянулся медленный дымок. У дороги на покосившихся плетнях сушилось цветное тряпье, черный петух беспокойно метался по крыше буйволятника. Размахивая пучками полевых цветов, к дороге бежали оборванные дети с засохшей на ногах грязью. У низеньких дверей словно застыли старухи с прялками. Около опрокинутой арбы уныло лежало колесо, и на почерневшем шесте торчал белый оскалившийся череп.
Луарсабу показалось, что череп издали подмигивает ему.
Дорога круто поднялась на Шавнабада – «Черную бурку» – пик, густо заросший развесистыми деревьями.
Здесь остановились на первый привал. Пока разбивали шатры, прогуливали коней, оживленно приготовляли еду, Луарсаб, с наслаждением вдыхая свежий воздух, забрался на верхний уступ Шавнабада. За ним неотступно вскарабкались девять братьев Херхеулидзе.
Луарсаб расстегнул ворот, сбросил папаху и растянулся на ворохе багряных листьев. Сощурившись, он смотрел на прозрачную синеву. Колыхнулась ветка, и, блеснув розоватыми крыльями, красная птичка с тревожным криком пронеслась над головой Луарсаба. «Тэкле!» – подумал он и, невольно поднявшись, стал следить за улетающей птичкой. Ничем не нарушаемое торжественное безмолвие наполняло ущелье. Между горами в серебристом тумане лежали долины, словно разостланные пестрые ковры. И в отдаленной синеве Картли, опоясанные черными тучами, в суровом молчании застыли, нахлобучив белоснежные башлыки, снеговые исполины Кавказа.
Солнце подходило к зениту, когда затрубил призывный рог. Вскоре по лощине снова застучали копыта коней.
Где-то в третьем кольце дружинник затянул любимую песню тваладцев. И молодые голоса задорно подхватили веселый напев:
Бей дружнее в тулумбасы,
Триалетская дружина!
Эй, Нодары и Тамазы,
Песню слушайте грузина.
Кто не знал меня, Заала,
На пиру в хмельных разливах?
В Картли я встречал немало
И красавиц и красивых.
Но одну Жужуну в Мцхета
Полюбил, как рыбу в чане,
Не один бурдюк за это,
Восемь выпил их в марани.
Эй, Заал! Жужуне дорог
Будешь ты, как черт колдунье.
Бурдюков ты выпей сорок,
Чтоб понравиться Жужуне.
Бей дружнее в тулумбасы,
Триалетская дружина!
Ей к лицу сафьян, атласы.
И к лицу любовь грузина.
Изменить могу ль красотке?
Губы родника послаще.
Хоть трясусь, как от чесотки,
Пить, друзья, хочу все чаще.
Эй, Заал! Смотри, влюбленный!
Твой родник тобою начат.
Конь упоен – упоенный,
Хоть и хочет, да не скачет.
Эй, дружинники, без шуток!
Поклянусь – Жужуна чудо!
Сколько лет ловил я уток,
Сам теперь попал на блюдо.
Стан ее, скажу не грубо,
Не обнять, друзья, нам вместе,
Ноги смуглые – два дуба,
Грудь – как два кизила в тесте.
Эй, Заал! Поздравить надо!
Больше песен! Больше шума!
Только мы немного рады,
Что не нас прижмет Жужуна.
Дождь вина, баранов мясо
К свадьбе приготовь грузинам!..
Бей дружнее в тулумбасы,
Триалетская дружина!
Раскатистый смех огласил лощину.
Среди шуток и песен не заметили, как подъехали к деревне Кода, владению Реваза Орбелиани. Царь вдруг нахмурился и, стегнув коня, проскакал мимо.
Уже мягкий туман спустился с гор, когда показалась Марабда, владение Шадимана. Усталые кони, почувствовав запах жилья, весело замотали головой, убыстряя рысь.
Шадиман в изысканных выражениях просил царя остановиться на ночлег в его замке. Но Баака решительно запротестовал, – разве князь не знает, что посещение царем княжеских замков невозможно без тройной просьбы, а Шадиман ни словом не обмолвился в Метехи о приглашении.
Не нарушая власти начальника охраны, Луарсаб первый поскакал вперед к марабдинским полям, где разбили шатры на короткий ночлег.
Едва забрезжила заря, как отдохнувшие кони с шумом стали переправляться через речку Алгети. Всадники, стоя на седлах, подбадривали коней криками и взмахами нагаек.
К вечеру отряды достигли Марнеули, конечного пункта Картлийского царства. Здесь, на покатой вершине Ломта – Львиная гора – были разбиты шатры.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
– Отодвинув пяльцы, Тэкле грустно погладила лиловый шелковый платок, предназначенный Луарсабу. Безотчетная печаль все больше охватывала ее. Непривычная тишина замка пугала своей настороженностью. Она велела петь прислужницам веселые песни.
Потом позвала старшего дружинника Датико и почему-то долго расспрашивала о его семье. Она ловила себя на мысли: «Невнимательно слушаю!» – и, заглаживая вину, подарила взволнованному Датико для его матери атласную шаль, затканную васильками. Потом расплела черные косы и не заметила, как Вардиси вновь их заплела. Она не дотронулась до принесенных яств и не прикоснулась к золотой чаше с белым вином. Не помогли уговоры Вардиси. Царица решила до утра не прикасаться к еде, дабы молитва ее была угоднее богу. Ее утомил даже короткий разговор с Кайхосро и молодым Газнели.
Она подходила к узкому окну и с надеждой смотрела вниз. Но конь Луарсаба не стучал копытами по метехскому мосту.
Едва надвинулись сумерки, Тэкле велела зажечь роговые светильники по всему замку. Она хотела спуститься в сад, но тут же забыла об этом и снова села за пяльцы. Сонная тишина сковала Метехский замок. Только изредка неосторожное копье заденет стену или сдавленно кашлянет копьеносец.
Любимец Баака Датико, недавно за верную службу получивший звание азнаура, обрадованный вниманием царицы, особенно тщательно проверил ночную стражу и вернулся к покоям Тэкле.
Перед иконой святой Нины, держащей крест из виноградных лоз, молилась Тэкле. Мерцали разноцветные лампады, и мягкий весенний аромат струился через узкое окно.
Только в полночь царица Мариам отпустила наконец Зугзу. Казашка сняла звонкие браслеты, одела мягкие чувяки и, выждав, когда в замке замерли все шорохи, тихо скользнула вдоль стен, едва касаясь пола. Пройдя сводчатый переход и обогнув охотничий зал, Зугза остановилась. Затаив дыхание она еще сильнее прижалась к стене, сливаясь с холодным мрамором. Там, где у темного перехода сверкал стеклянными глазами леопард, на полу под мерцающим светильником лежал дружинник, нелепо запрокинув голову, крючковатыми пальцами сжимая копье. Зугза, подкравшись, тихо толкнула копьеносца ногой. Дружинник не шевельнулся. «Пьян, презренный!» – подумала Зугза. Но, скользнув дальше, она вздрогнула: за углом, скорчившись, лежал второй дружинник, а дальше еще и еще… Ужаснувшись, Зугза решила разбудить царевича Кайхосро и сообщить о странном поведении верных дружинников Баака. Бесшумно она спустилась по крутой лестнице и неожиданно заметила сквозь узкую щель ставен тусклую полоску света.