Михаил Голденков - Три льва
— Я умру вместе с тобой, Самуль, — хватала Мальгожата за руку Кмитича.
— Вот этого как раз не надо! Тебе нужно выжить обязательно. Молода еще для смерти. Я же солдат! Мне можно!
— Не можно, — махала головой в казацкой папахе Мальгожата, и ее глаза блестели от слез, — тогда выживем оба, если ты мне погибнуть не даешь вместе с тобой.
— Ну, тогда будем жить! — усмехнулся Кмитич и похлопал девушку легонько ладонью по щеке. — Еще рано складывать руки! Мы еще покусаем этих чертовых турок!..
Был полдень 25-го числа. Отплевываясь от попавшей на губы кирпичной крошки после очередного взрыва ядра, Кмитич спрятался за зубец стены рядом со знакомым австрийским канониром. Впрочем, знакомым — это сильно сказано, их пока что никто друг другу не представил. Кмитич даже лица его ни разу не видел. Вот и сейчас… австриец сидел, прислонившись к стенке зубца спиной, и глухо кашлял, трясясь всем телом, отгородившись от мира потертой широкополой шляпой. Кмитич сочувственно посмотрел на канонира. Тот был в обшарпанных рыжих ботфортах и в том же пыльном и затертом плаще, в котором Кмитич видел его в соборе на молитве. Из-под борта шляпы торчали длинные, ниже плеч серые лохмотья волос, опаленные огнем на концах. Лица этого человека не было видно из-за низко надвинутой на брови шляпы. С нескрываемым любопытством Кмитич наблюдал, как канонир достал из-под плаща большое желтое яблоко и, держа его длинными артистически тонкими пальцами, не похожими на пальцы артиллериста, принялся снимать кожуру толстым, весьма неэкономным слоем. «И что там от этого яблока останется?» — думал Кмитич, с удивлением и любопытством следя за действиями ножа канонира. Тот закончил срезать кожуру и быстрым движением руки выбросил… само яблоко, а толстую срезанную кожуру принялся есть с явным удовольствием. Правда, Кмитич видел лишь кончик его квадратного, заросшего черной щетиной подбородка, двигающегося вверх-вниз.
— Гутен аппетит, — улыбнувшись, пожелал австрийцу приятного аппетита по-немецки Кмитич, будучи, впрочем, уверенным, что этот оригинал все же венгр — его немецкий, что Кмитич слышал с расстояния, был с явным акцентом… Австриец медленно повернул голову… Кмитича словно ударило молнией. Этого человека было нелегко узнать, но оршанский князь узнал бы его из сотни тысяч даже в таком странном, нетипичном для этого пана неопрятном наряде… Якуб Боноллиус! Лицо Боноллиуса в принципе мало изменилось, если не считать буйной не свойственной этому светскому франту щетины, несколько запавших глаз и усталого взгляда.
— Якубе! — Кмитич бросился навстречу Боноллиусу и обнял пана инженера за худые плечи, с жаром прижал к себе. — Матка Боска! Это сколько же мы лет не виделись? Якубе! Ты узнал меня? Я про тебя думал не так давно!
Кмитич спросил, узнал ли его инженер, ибо Боноллиус вел себя явно пассивно, не проявляя аналогичных бурных эмоций, пусть и позволяя себя крепко обнять.
— Как же не узнать вас, пан канонир, — наконец-то вымолвил Боноллиус, усмехнувшись своей знакомой чуть-чуть надменной либо ироничной улыбкой, чем всегда сильно напоминал Богуслава Радзивилла.
— Вы, пан Самуль, все такой же! Молодильных яблок никак объелись?
Кмитич захохотал.
— Рад вас лицезреть, пан Кмитич, — продолжал Боноллиус уже более теплым тоном, внимательно осматривая полковника, словно изучая, — к сожалению, не могу ответить вам тем же, ибо не скажу, что вспоминал вас, пан хорунжий, но первые два года после Смоленска вспоминал часто. И разными словами.
— Хорунжий! — Кмитич засмеялся опять. — Да я уже полковник давным-давно.
— Не удивлен, — мило улыбнулся Боноллиус, дожевывая яблочную кожуру.
— Ну, а где ваш модный плащ? Где треугольная шляпа? Где трубка в янтарном мундштуке? — Кмитич все еще с восхищением смотрел на Боноллиуса, думая, какое же счастье — вот так неожиданно встретить старого боевого товарища.
Инженер лишь махнул рукой:
— Мне нынче не до красот! Красота и мода ушли из Литвы. Я был в Вильне сразу после ее освобождения. Вы бывали в Вильне, пан канонир?
— Конечно же, Якубе! — Кмитич даже обиделся на такой глупый вопрос. — И много раз!
— А после освобождения?
— Однажды только, — уже несколько смутился Кмитич.
— Печальное зрелище представляет ныне мой родной город, — словно сам с собой разговаривал Боноллиус, — после пожаров каждый, кто выжил, как мог строился по своему собственному соображению, безо всякой системы. Большинство улиц представляют собою массу грязных курных изб, нагроможденных как попало, безо всякого правильного распределения! Только Большая улица, Замковая да Бискупская имеют несколько благоустроенный вид. А городские предместья! Из них лишь Антоколь вследствие красивого местоположения находится в сравнительно хороших условиях. Нет там ныне ни Сапег, ни Пацев, ни Вершупов. Печальное зрелище, должен вам сказать. А вы, пан Самуэль, помните, какой наша страна была до 54-го года? — сердито уставился на Кмитича инженер.
— Ну, помню, конечно… — пробубнил Кмитич. — Я же не хлопец! Все прекрасно помню. И тоже скорблю! Только вот раскисать я себе не даю! Мы выжили, и как бы там ни было, победили. Теперь надо засучив рукава все возрождать…
— И не до курева нынче, — перебил Кмитича Боноллиус, словно и не слушая, продолжая монолог, — один кашель от него. Во! — Боноллиус потряс недоеденной кожурой. — Поправляю здоровье яблоками.
— Точнее, их кожурой, — заметил Кмитич, косясь на «яблоко» в руке пана инженера.
— Говорят, в кожуре их вся польза, — ответил Боноллиус.
Кмитич нахмурился:
— Я так понимаю, что вы на многое махнули рукой, пан инженер?
— Так, на многое, — кивнул Боноллиус, — или вы, пан канонир, считаете, что есть ради чего жить?
— Так, пан инженер, — кивнул головой Кмитич, — есть чего ради жить!
— Бросьте! Мы уже никогда не будем тем процветающим и великим государством, каким были до войны. Никогда! И всем плевать.
— Почему же всем? Польша нам помогает. Пруссия. Король деньги дает исправно…
— Вот это и есть плохо, — скривилось лицо Боноллиуса, — потому что с Его величества доброй помощью мы скоро станем восточной Польшей.
— Так, значит, отделяемся? Чего так хотели Януш и Богуслав Радзивиллы? — испытывающе посмотрел на Боноллиуса Кмитич.
— А это еще хуже! — усмехнулся инженер.
— Почему? — Кмитич и вправду был удивлен.
— Потому что, принимая помощь Польши, мы превратимся в восточную Польшу, а если отделимся от нее, то очень скоро превратимся в западную Московию. Что лучше, пан Самуэль? По мне, так все же первое лучше.
