Александр Дюма - Эдуард III
Так он и ехал, погрузившись в мечтания.
Очаровательное личико Аликс, отмеченное испугом, который для любимого мужчины представляется признанием в любви, почудилось ему, и ночь, способная озарить своим сиянием всю жизнь мужчины, ночь, исполненная тайн и очарований, привиделась королю.
Иногда Эдуард еще вспоминал, кто он такой и на встречу с кем едет. И тогда его охватывала смутная надежда на прощение.
«Женщина — странная загадка, — размышлял он. — Чем больше сил тратит она на то, чтобы скрывать свою любовь до того, как отдаться, тем легче раскрывает тайны души после того, как отдала вам свое тело. Может быть, Аликс меня любила, может быть, она не смела признаться в этом себе самой и со страхом скрывала от меня свою любовь; но теперь, когда она уже принадлежала мне, хотя и против своей воли, может быть, воспоминание обо мне занимает ее мысли, и, может быть, приехав в замок, я услышу признание во взаимной любви».
И воздух, вдыхаемый Эдуардом, казался ему наполненным новыми запахами и неведомыми ароматами.
Но в отдельные мгновения тайный страх закрадывался в сердце короля. Какую бы странную загадку ни являла собой женская душа, существуют женщины, которые становятся самими собой лишь на пути, какой указал им их ангел-хранитель, когда они вступали в жизнь, и которые умирают в тот день, когда повелительная сила уводит их с пути праведного; несмотря на свои грезы, Эдуард был вынужден изредка признаваться себе, что Аликс из числа именно таких женщин.
Опасения короля, которые он, воодушевляемый надеждой, отгонял от себя, преследовали его так неотступно, что иногда его даже охватывала дрожь.
И в эти минуты глаза одинокого путника видели все в ином свете.
Равнина, подобная его сердцу, уже казалась огромной пустыней; замок, куда он ехал, — руинами; имя, что он шептал, — именем умершей.
Греза уступала место страху, страх сменялся угрызениями совести, и Эдуард, вглядываясь в линию горизонта, словно вопрошал его, следует ли ехать вперед или вернуться назад и не лучше ли было бы по-прежнему испытывать неуверенность, чем столкнуться с действительностью.
Однако Эдуард продвигался вперед.
Когда он подъехал к замку Уорк, солнце уже два часа сияло на небе и замок, озаренный светом, выглядел совсем не таким мрачным, каким иногда Эдуард представлял себе его.
В ярких лучах солнца горели витражи, и природа, украшаемая одним из самых прекрасных дней лета, излучала радость.
Король невольно испытал большое облегчение от всего, что увидел.
Сердце столь боязливо, что ему почти всегда необходимы внешние предчувствия, и душа, которая иногда светлеет от окружающей ее безмятежности, едва примиряется с тем, что среди молодой, веющей теплом и благоуханной природы возможно горе.
Эдуард подъехал к воротам замка; они, как всегда, распахнулись перед ним.
Трепеща от страха, он спросил, может ли видеть графиню, и слуга, проведя его наверх, в один из покоев по соседству с комнатами Аликс, удалился.
Вскоре слуга вернулся и сказал:
— Ваше величество, графиня выйдет к вам через несколько минут.
Король сел.
Ничто здесь не изменилось — ни внутри, ни снаружи.
Прошло, наверное, минут десять, пока король ждал появления Аликс.
Она выглядела прекраснее, чем когда-либо, хотя была мертвенно-бледна, как мрамор.
Аликс была не в черном; наоборот, она надела пестрое летнее платье.
Эдуард отпрянул назад, видя, как Аликс приближается к нему, ибо она казалась скорее привидением, чем живой женщиной.
— Вы, ваше величество, пожаловали в этот замок?! — воскликнула графиня с улыбкой, от которой, казалось, отвыкли ее губы. — Знаете ли вы, что для меня это великая честь и удостоиться ее я совсем не ожидала?
— Аликс, я ухожу в один из тех походов, откуда король может не вернуться, — ответил Эдуард, — и перед отъездом хотел увидеть вас в последний раз.
— Именно, в последний! Вы правы, ваше величество, говоря эти слова, — сказала Аликс, устремив глаза в небо. — Ведь если люди расстаются, кто знает, встретятся ли они вновь когда-нибудь?
И графиня, поднеся руку ко лбу, словно почувствовав острую боль, скорее упала, нежели села в кресло, стоявшее рядом с королем.
— Почему вы говорите со мной в таком горьком тоне? — спросил Эдуард. — Бог дарует вам еще долгие годы, графиня, вы молоды, красивы, и вас не окружают препятствия, кои подстерегают жизнь короля.
— Вы так думаете, ваше величество?
— Особенно, когда вас, Аликс, любит молодой, знатный и могущественный мужчина.
— Граф Солсбери никогда не вернется сюда, ваше величество.
— Я говорю не о графе, Аликс, вам прекрасно это известно.
— Тогда о ком же, государь?
— О человеке, любящем вас…
— До такой степени, что его терзают угрызения совести, не правда ли, ваше величество? Именно это вы хотите сказать.
— Послушайте, Аликс, — сказал король, подойдя к графине и взяв ее холодную как лед руку, которую Аликс отрешенно подала ему. — Когда я был вдали от вас, жило только мое тело, душа моя оставалась здесь! О, поверьте, как печальна и пуста слава короля, если рядом с ним, чтобы разделить ее, нет сердца, что он избрал и любит! В этом случае слава обременительнее самых тяжких нош, ибо она никчемна. Да, я тосковал по вас, Аликс, но эта тоска может преобразиться в вечное блаженство, если вы скажете хоть одно слово. Разве Бог поставил бы вас, такую прекрасную, рядом со мной, разве он вложил бы мне в сердце эту неиссякаемую любовь, если б он не желал соединить нас? Чем я провинился перед Богом, что он отказывает мне в радости, без которой моя жизнь только жалкое прозябание? Что с вами, Аликс? Вы побледнели.
— Я слушаю вас, ваше величество. Наступает время, когда мы способны выслушать все.
— Скажите мне Аликс, что вы прощаете меня за то, в чем обвиняли несколько минут назад.
— Приходит час, ваше величество, когда мы прощаем все.
— Что вы хотите сказать? — вскричал король, напуганный бледностью графини и тоном, каким она произнесла последние слова.
— Я хочу сказать, ваше величество, что только Бог властен сделать меня счастливой, но он этого не пожелал, вот и все.
— Аликс, нет столь великого страдания, которое бы не забылось.
— Ваше величество, душа, понимающая бесконечную любовь, принимает и вечные страдания.
— Но, Аликс, ведь ваш траур завершился.
— Что вам говорит об этом?
— Платье на вас.
— О государь, как мало знает о страданиях ваша душа, если вы доверяетесь траурной одежде, даже не обращая внимания на бледность лица и не стремясь разглядеть раны сердца!
