Николай Зарубин - Надсада
На этот раз в поведении «еологов» Белов не упускал ни единой промашки. Внимательнейшим образом осмотрел их снаряжение, если экипировку пришлых можно было назвать снаряжением.
Опытный геолог сродни промысловику. Продукты упакованы в матерчатые мешочки, часто сшитые из водонепроницаемой ткани. А эти тащили с собой какие-то стеклянные банки с наборами борща, каши, томатной пасты, кружки колбасы, в целлофановых пакетах — соленая и копченая рыба.
Косил в их сторону глазом и Воробей: он лишь пошвыркал чаем, размачивая в нем сухари.
«Старый хрыч пойдет легко и скоро, — про себя улыбнулся Данила. — Такого и в его года не догонишь…»
Смуглолицый Иннокентий обошел зимовье, постройки, заглянул в баню.
Светловолосый Петро с виду как бы с ленцой, но и этот себе на уме, что особенно выдавали глаза: внимательные, немигающие. И кто знает, не распределили ли они промеж собой роли.
Данила вел себя уверенно, распоряжался, давал советы и в целом казался озабоченным одним — как лучше организовать «экспедицию». Или «експидицию», как на свой манер называл их поход Воробей. Перетряс рюкзаки приезжих, намеренно сетуя на самого себя, мол, надо было осмотреть вещи приезжих еще на выселках.
Старика «еологи» не принимали всерьез, и это было на руку Белову. Значит, уверены, что в случае необходимости с ним одним справятся без особого труда. Рассуждая в этом направлении, он приходил к выводу, что если будет открыто золотоносное месторождение, то они с Евсеичем сразу же становятся лишними свидетелями. А концы спрятать лучше всего в тайге. В поселке ни Белова, ни старика Иванова быстро не хватятся, разве что к осени. Искать тоже никто не будет. Машину, по совету Данилы, они замаскировали чуть в стороне от выселок, так что добраться до райцентра и дальше смогут без особых помех. А были они или не были в тайге — никто не узнает.
Правда, надо еще выйти из тайги, а эти вряд ли выйдут самостоятельно.
Все эти предпринятые Данилой предосторожности, возможно, были излишними, но лучше перестраховаться, чем потом каяться, как это он всегда делал, когда шел на матерого зверя. Но хорошо бы каяться — при встрече с медведем можно и с жизнью распрощаться.
На Айсе, куда для начала привел их Данила, золота, конечно, не было, что скоро поняли и городские добытчики. Тут же снялись, и вернул их Белов на тот же ручей, только выше. И здесь пусто. Повел дальше и снова на ту же Айсу.
К вечеру золотоискатели умотались до такой степени, что запросились к базовому зимовью.
«Привыкают, — отметил про себя Данила. — Так-то хватит их ненадолго…»
Но в избушке, куда добрались по темноте, расслабились, хлебнули спирта, пробовали шутить.
— Ниче… — подыгрывал им Воробей. — Завтрева будем с фартом.
И добавил:
— От… и — до…
Суетился, подпрыгивал, предлагал чаю.
— Вы, Иван Евсеич, рассказали бы что-нибудь из прошлой промысловой жизни, — устало говорил ему откинувшийся к стене и как бы слившийся с нею смуглолицый Иннокентий. — Неплохо бы услышать об особенностях тайги в разное время года…
— Да ить вы ж сами — еологи, сами знаете тайгу не хуже меня, — схитрил Воробей.
— Вы, Иван Евсеевич, знаете ее с другой стороны, как таежный житель и работяга, для которого каждая примета имеет значение. Мы же — поисковики, да и то больше по кабинетам. Все под ноги глядим, все ищем, сами не знаем чего…
— В тайге, милой, ниче за просто так не дается, — начал издалека, польщенный замечанием смуглолицего. — Вот вроде бы все пред тобой, бери — не хочу. Ан нет. Все ноженьки сотрешь, все обутки собьешь, всю одежонку, кака на тебе, сорвешь, а фарт не дается. Тута слово нада знать…
— Какое слово? Заговор, что ли?
— Вроде того…
— И вы знаете?
— Може — знаю, а може и — нет.
— Сказки рассказываете, — подзадоривал старика и светловолосый.
— Не скажи, любезнай, — обернулся к нему Воробей. — Я, чтоб ты знал, трепливым никада не был. Даже када пил горькую. От… и — до…
— Так вы любите выпить? А я бы такого никогда не подумал, — продолжал задирать старика светловолосый.
— И алкашом никада не был. Всю жись свою я трудился и тайгу энту вдоль и поперек многожды избегал вот энтими ножками…
Воробей выпрыгнул на середину избушки и начал выделывать ногами фигуры, желая, видно, показать обидчикам, что ноги его по-прежнему слушаются и готовы бегать еще.
— Вам бы о здоровье своем подумать, а не по тайге бегать. Возраст ведь…
— Дохтара меня в глаза никада не видели, а я их. Своими ноженьками на кладбище пойду.
— Да ладно вам, — вмешался смуглолицый. — Вы нам, Иван Евсеич, про заговор расскажите.
— Про заговор-то?..
Воробей остановился посреди избушки, будто припоминая что-то, потом шагнул в темноту — к нарам.
— А нет заговора-то, — отозвался со своего места. — В тайге, ежели ко всякой малой твари, к деревцу ли с добром, то и лютый зверь тебя обойдет. И хворобь не возьмет. И лихоманка не затрясет. И леший не подступит. И хлябь болотная не засосет. И баба моховая не приворожит.
— Ишь, зачастил, — усмехнулся в своем углу Данила. — О бабе моховой вспомнил…
— А что из себя представляет эта баба моховая?
— А вот как хозяйка медной горы. У всего на свете есть своя хозяйка. Она-то и стережет золотишко-то. Вы ж и промеж собой согласья не имеете. Един грит одно, другой — друго.
— На нас вы, Иван Евсеич, внимания не обращайте, — по-доброму засмеялся тот. — Что до наших отношений с Петром Игнатьичем, то нас так просто не сшибить. Мы люди, проверенные временем.
— Мне-та все одно, каки вы есть, — махнул рукой старик и больше не сказал ни слова.
В зимовье возвращались уставшие, понурые, молча ужинали, ложились спать. Два ручья — Айса и Карбазей, небольшая речушка Кода были пройдены сверху донизу, и всюду, где делали пробный намыв, ничто не предвещало открытия.
Данила и Воробей молча наблюдали за пришельцами. Им было яснее ясного, что ни тот, ни другой тайги не знают. Что никогда не ходили они с партиями кладоискателей земных недр. Никогда не ночевали у костра, не оборудовали лагерь. В лучшем случае — выезжали на природу покутить в кругу себе подобных. Брось их сейчас в тайге — и потеряются в безбрежных пространствах таежного Присаянья. Хотя — нет. Что-то, конечно, припомнят из читанного в умных книгах, писанного в школьных учебниках, а то, что учились и читали поболе его, Данилы, — в том он не сомневался. Но что-то связывало этих двух людей настолько крепко, что никакая взаимная неприязнь не могла нарушить ту связь. Они не были похожи на закадычных друзей. Здесь было нечто иное, сокрытое от взгляда стороннего, куда не пускают никого, даже если присутствует серьезный взаимный интерес.
