Татьяна Минасян - Белый континент
…Руал открыл глаза, посмотрел на часы, убедился, что идти на обед еще рано, и стал перебирать в памяти особенно яркие моменты своей жизни с эскимосами. Вот их первая встреча: он бросает на снег ружье и протягивает надвигающимся на него с угрожающим видам мужчинам пустые руки — и их хмурые, напряженные лица начинают разглаживаться. Вот они с Хельмером пытаются заучить хотя бы некоторые, самые необходимые, чтобы хоть как-то объясняться, слова их языка — вроде и простые, но до чего же неудобные для произнесения! А вот они с восхищением разглядывают первосортные песцовые шкурки, сияющие на солнце серебристо-голубыми бликами, и спорят о том, что предложить местным жителям взамен: ножи, топоры и прочая утварь, на которую северный народ поглядывает, разве что не облизываясь, кажутся путешественникам слишком низкой платой за такую красоту, хотя для местных жителей это тоже огромная ценность…
"Через год или чуть больше я вернусь в Норвегию… — думал Амундсен, снова прикрывая глаза. — Если мне повезет, и Стенсен не подаст на меня в суд, то я смогу организовать еще одну экспедицию — на Северный полюс. Это будет уже легче, ведь ее будет устраивать не кто-то, а первооткрыватель Северо-Западного прохода! И мы поплывем на полюс, и обязательно откроем его, и вернемся с триумфом, и о нас будет говорить весь мир — а эти эскимосские охотники ничего об этом открытии не узнают. Они все это время будут жить, как жили всегда, будут гоняться за тюленями и ловить рыбу, их женщины будут шить из оленьих шкур красивые шубы с узорами, их дети будут подрастать и заниматься теми же делами, что и родители… У них ничего никогда не изменится, они в жизни не узнают, что чувствует человек, отчаливая из порта и отправляясь в неизвестные земли. И при всем этом они тоже умудряются быть счастливыми!.."
Стук в дверь резко прервал эти философствования.
— Руал, ты здесь? — не дожидаясь разрешения войти, в комнату ввалился сияющий Линдстрем. — Бежим скорее, телеграф заработал!
— Чтоб тебя! — Амундсен бросился натягивать меховые сапоги, одновременно ища глазами шубу, а внутри у него уже начал разливаться давно забытый отвратительный холод — не тот, арктический, к которому он уже давно привык в своих путешествиях, а иной, тот, что приходил к нему в детстве, когда он ждал от матери наказания за какую-нибудь шалость или шел отвечать на экзамене в университете. Холод, от которого не могла защитить даже самая теплая меховая одежда.
Меньше чем через двадцать минут они с коком уже были в тесном помещении телеграфа, и почти сразу вслед за ними туда ввалились остальные члены команды. Руал быстрым взглядом окинул их лица — о чем друзья сейчас думают? Тоже гадают, кем же теперь стал их капитан, беглым преступником или великим первооткрывателем? "Лишь бы не выяснилось, что в Христиании вообще не получили мою телеграмму! — взмолился Амундсен про себя. — Пусть они там думают обо мне все, что угодно, лишь бы они уже знали, что Северо-Западный путь открыт! Не могу больше ждать!"
— Для меня нет сообщений? — спросил он дежурного телеграфиста, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком нервно.
— Есть, мистер Эймандсен! — отозвался тот. — Подождите минутку, пожалуйста…
В руки Руала легла длинная бумажная лента, серовато-белая, как стены и забор в Эгберте, как утоптанный зимовщиками снег. Сам не зная, почему, капитан первым делом посмотрел в конец напечатанной на ней фразы и увидел подпись: "Леон". И это короткое имя непонятно почему сразу успокоило путешественника — откуда-то пришла уверенность, что старший брат не мог принести ему дурные вести. Глубоко вздохнув, Амундсен решительно перевел взгляд в начало телеграммы.
— Ну что там?! — не выдержал через минуту Ристведт. — Что?!
Руал с трудом оторвал взгляд от плохо пропечатанных слов и, повернувшись к товарищам, расплылся в немного растерянной улыбке:
— Все хорошо, ребята. Они получили мое послание. Они знают, что мы прошли Северо-Западным проходом. Можно возвращаться.
"Я открыл Северо-Западный проход!" — повторил он про себя несколько раз, но так и не ощутил от этой новости никаких особенных эмоций. Что ж, утешил себя Руал, впереди долгое возвращение домой — у него еще будет время, чтобы к ней привыкнуть.
Глава Х
Великобритания, Лондон, 1905 г.
Это был то ли десятый, то ли уже двенадцатый званый вечер, "украшенный" знаменитым покорителем Антарктики капитаном Скоттом. Для хозяев дома и всех остальных гостей это означало возможность слушать интересные рассказы о его путешествии, задавать наивные вопросы и изумленно хлопать глазами после каждого ответа, для самого Роберта Фолкона — необходимость несколько часов кряду скучать и прилагать невероятные усилия, чтобы его слушатели не догадались, какими ничтожными глупцами он их считает. До сих пор ему хорошо удавалось скрыть свое истинное отношение к восхищенным поклонникам, но чем больше времени Скотт проводил в их обществе, тем тяжелее давалась ему эта привитая еще в детстве привычка.
Как все это было непохоже на его жизнь в Антарктике, где все было искренне, по-честному! В Англии он уже не мог рассказать об экспедиции Шеклтона ни слова правды. Попробуй он поделиться с этими серьезными, респектабельными и безупречными во всех отношениях людьми той болью, которую причинял ему холод, или своей тоской перед бесконечной полярной ночью, или ужасом при виде застывшей на снегу крови застреленных собак — и его больше никогда не пригласят ни в один приличный дом. Его словам не поверят — а точнее, никто просто не поймет, о чем он будет говорить. Отважные путешественники и исследователи не боятся и не грустят, они не страдают от холода, им не бывает жалко истощенных животных — это прекрасно знает каждый уважаемый англичанин. Отважные путешественники могут только "смело преодолевать опасности" и "упорно двигаться к своей цели". Ну и, разумеется, с успехом ее достигать. И Роберт рассказывал, как они "смело преодолевали опасности", выслушивал восторженные вздохи и аханья и не мог понять, кого он больше презирает — ничего не смыслящих в настоящей жизни людей из высшего общества или самого себя.
Правда, именно на званном вечере Скотт познакомился со своим другом — писателем Джеймсом Барри, другой "диковиной", попавшей в высшее общество после того, как одна из его пьес с большим успехом прошла в лондонских театрах. Джеймс был единственным, кто сразу догадался, что Роберт рассказывает о своем путешествии далеко не все, но откровенничать с этим добродушным и застенчивым человеком Скотту тоже не хотелось. Теперь уже по другой причине — он боялся, что детского писателя слишком сильно расстроят ужасы полярных исследований.
