Джордж Фрейзер - Флэшмен
Звучало это все весьма угнетающе, но за следующие несколько недель я столько наслушался подобных разговоров из самых различных уст — здесь явно никто не питал доверия ни к военным, ни к светским властям. Афганцы, похоже, чувствовали это: толпа не скрывала своей враждебности к нам. Будучи адъютантом еще не прибывшего пока Эльфи-бея, я имел достаточно времени, чтобы познакомиться с Кабулом, который оказался большим разбросанным городом, полным узких улочек и несусветной вони. Но в городе мы бывали нечасто, поскольку здешние жители не слишком демонстрировали гостеприимство, и большую часть времени проводили в военном городке, где не столько занимались строевой подготовкой, сколько скачками и приятным времяпрепровождением в тени фруктовых деревьев, когда мы сидели на какой-нибудь веранде, потягивая прохладительные напитки и ведя беседу. Организовывались даже матчи в крикет — в Рагби я слыл знатным подающим, — и моих новых друзей больше впечатляло мое умение разбивать мячом калитки, чем то, что я разговаривал на пушту лучше любого из них (за исключением, конечно, Бернса и дипломатов).
На одном из таких матчей я впервые увидел шаха Суджу, прибывшего в гости к Макнотену. Он оказался дородным мужчиной с каштановой бородой. Шах с трудом понимал, в чем смысл игры, и когда Макнотен поинтересовался, понравилось ли ему, ответил:
— Странны и неисповедимы пути Господни.
Что до самого Макнотена, то с виду он мне не понравился. У него было лицо клерка, с заостренным носом и подбородком, и подозрительный взгляд из-под очков, словно он пытается вызнать у вас что-то. Тем не менее он был напыщен как петух и расхаживал повсюду с видом важного лорда, в своем фраке и цилиндре, высоко задрав нос. Кто-то точно подметил, что Макнотен видит только то, что желает видеть. Все понимали, что армия находится в опаснейшем положении, только не Макнотен. Не исключено, что в его голове засела мысль о популярности Суджи среди народа и что мы — желанные гости в этой стране. Даже если на базаре ему довелось бы услышать, как люди обзывают нас кафирами,[30] то он, наверное, подумал, что ослышался. Но посол был слишком глух, чтобы слышать что-либо.
Как бы то ни было, я проводил время достаточно приятно. Бернс, дипломатический агент, узнав о моих познаниях в пуштунском, проявил некоторую заинтересованность во мне, и поскольку у него был хороший стол и значительное влияние, я счел это знакомство полезным. Бернс, конечно, был самодовольным болваном, но много знал об афганцах, и время от времени, переодевшись в местную одежду, смешивался с толпой и бродил по базару, прислушиваясь к разговору и вообще стараясь держать нос по ветру. У него был еще один резон для таких вылазок, поскольку у него на примете всегда была какая-нибудь женщина из афганок, и Бернс отправлялся в город, чтобы разыскать ее. Я нередко сопровождал его в этих экспедициях и нашел их весьма приятными.
Афганские женщины обладают скорее строгой красотой, чем миловидностью, однако у них есть одно важное преимущество — их собственные мужчины не уделяют им большого внимания. Извращенцы они или нет, но афганцы проявляют большой интерес к мальчикам: вам больно было бы смотреть, как они вьются вокруг этих парней, размалеванных, словно девицы. Наши солдаты воспринимали это как скабрезную шутку. Но, так или иначе, это означало, что афганки всегда были голодны до мужчин, и этим грех было не воспользоваться: такие высокие, грациозные создания, с прямым носом и гордыми очертаниями губ, скорее мускулистые, чем полные, и очень бойкие в кровати. Афганцы, естественно, не слишком следили за ними, и это было еще одно очко в нашу пользу.
Первые недели прошли, как уже говорил, довольно недурно, мне, вопреки всем пессимистам, начал было нравиться Кабул, когда я неожиданно был вырван из приятного уклада вещей. И все по вине моего приятеля Бернса и в связи с беспокойством генерала Нотта, который хоть и вернулся в Кандагар, но успел прозвонить сэру Уиллоби Коттону все уши своими предупреждениями. Да, видимо, еще как, потому что, когда я прибыл, согласно его приказанию, в штаб, генерал выглядел весьма мрачным. Бернс стоял рядом.
— Флэшмен, — начал Коттон. — Сэр Александер мне тут говорит, что вы на короткой ноге с афганцами.
Имея в виду женщин, я охотно согласился с ним.
— Хм. Так. И вы умеете говорить на их ужасном языке?
— Довольно сносно, сэр.
— А это означает, что намного лучше чем большинство из нас. Ну хорошо. Сам я, наверное, не стал бы, но по настоянию сэра Александера… — при этом Бернс одарил меня улыбкой, от которой у меня сразу зародилось предчувствие чего-то нехорошего, — и принимая во внимание, что вы сын моего старого друга, я решил дать вам одно поручение — поручение, которое в случае успешного выполнения, позвольте заметить, может сыграть большую роль в вашей карьере. Вы это понимаете?
Он посмотрел на меня, потом буркнул Бернсу:
— Проклятье, Сэнди, он же еще так молод!
— Мне тогда было не больше, чем ему, — отвечает Бернс.
— Уф-ф. Ну ладно, надеюсь, что все получится. Теперь послушайте, Флэшмен. Вам наверняка приходилось слышать о гильзаях? Они контролируют перевалы, соединяющие нас с Индией, и это чертовски хваткие парни. Вы были здесь, когда Нотт вел речь об их субсидиях, и вот теперь идут слухи, что политики, эти чертовы дураки — при всем уважении к вам, Сэнди, — решили обрезать их. Субсидии прекратятся — в свое время — но сейчас нам важно убедить гильзаев, что все в порядке. Сэр Уильям Макнотен с этим согласен: он написал в Могалу письмо к Шер-Афзулу, который, как говорят, за старшего в их шайке.
Для меня это являлось лишним доказательством недалекого ума Макнотена, что впрочем, было привычным делом в нашей афганской политике, как мне пришлось убедиться.
— Вам предстоит послужить почтальоном, как тем парням Роуленда Хилла[31] у нас на родине. Вы доставите послание доброй воли Шер-Афзулу, пожмете ему руку, наплетете, как все замечательно, будете обходительным с этим старым чертом (он, кстати, наполовину чокнутый) — и успокоите его насчет субсидий, если у него еще остались какие-то сомнения. Ну и в таком духе.
— Это все будет в бумагах, — вставил Берне. — Вам нужно будет только дать дополнительные гарантии, если понадобится.
— Порядок, Флэшмен? — спрашивает Коттон. — Хороший опыт для вас. Дипломатическая миссия — каково?!
— Это очень важно, — говорит Бернс. — Послушайте, если они догадаются или хотя бы заподозрят что-то, дело обернется плохо для нас.
Дело обернется чертовски плохо для меня, мысленно подправил я. Эта идея мне нисколечко не нравилась: все, что я знал о гильзаях — это что они кровожадные скоты, как и прочие афганцы, и одна только мысль: отправиться прямо в их логово, в горы, без малейшей надежды на помощь в случае чего… Да, Кабул, может, и не Гайд-Парк, но здесь, по крайней мере на данный момент вполне безопасно. А подумав о мучениях, которым подвергают пленных афганские женщины — мне доводилось слышать такие рассказы, — я почувствовал, что меня вот-вот стошнит.
