Иван Дроздов - Мать Россия! прости меня, грешного!
Осматривая деревья, забирая всё влево, в сторону от Наташи, Борис думал об этой необыкновенной, немножко странной и непонятной — ни городской, ни сельской — девушке. В её жизни, занятиях и интересах всё «не как у людей», то есть не как у тех девушек и женщин, которых встречал, с которыми был близок Борис Качан. Эта — не стандартна, стоит и держится особняком, — от того, может быть, она и равнодушна к Борису, не испытывает от его близости ни робости, ни смущения. И смотрит на него, и разговаривает с ним — просто, без кокетства и желания нравиться. Да уж понимает ли она, кто я такой и с чем меня надо есть?
Оглядывая деревья, забирая всё время влево — по границе обитания лип, он видел перед собой невысокую возвышенность и за ней угадывал открытое пространство. Часы показывали десять утра. Всего лишь два часа они находятся в пути, а он уж чувствует усталость, он притомился и хочет есть. Только что завтракал, и уже — есть! А между тем, он ничего не взял, и насколько успел рассмотреть снаряжение спутницы, съестного и у неё не было. Как же так! — подумал он с ужасом. И от мысли такой — неожиданной, неприятной — остановился. Не может того быть! Он не выдержит и трех часов. В нём всё будет вопить, кричать.
Но тут пришла успокоительная мысль: зайдём в деревню, купим, что надо.
Ускорил шаг, а липы всё вели его влево, в сторону от Наташи. И он шёл, шёл по краю липовых насаждений минут сорок, — может быть, час. Наконец, лес кончился и он вышел на широкую просеку, по которой влево и вправо бежали металлические опоры высоковольтной линии. И тотчас к нему подбежал Атос, подал голос и устремился вверх по тропе, показывая направление. Там стояла и махала рукой Наташа.
Борис подошёл к ней. Она сидела на пне и штрихами чертила на карте контуры липовых насаждений. Посредине вывела карандашом: «Липы».
— И так весь лес? — Борис обвел рукой горизонт.
— Если бы только этот лес. Весь район нужно обойти, и ещё два-три района прилегающих.
— И всё ножками? — пытался шутить Качан.
— Всё ножками. Иначе не будешь знать, куда и когда, и в каком количестве вывозить ульи. Иначе — бедный взяток, бедное житьё — всё на милости у природы. А Иван Владимирович Мичурин советует не ждать от неё милостей.
Наташа склонилась над картой:
— Итак, вы шли по липовым угодьям?
— Липы тут разбросаны, по всему лесу встречаются, но я шёл там, где они растут кучно.
— Хороший массив. Отметим его на карте. И назовем «Качанский массив».
Жирным пунктиром Наташа изобразила рисунок, похожий на бутылку с широким горлом. И вывела: «Качанский массив».
Борис довольно улыбнулся. Сказал:
— С вами так в историю попадёшь.
— Начало удачное, — заметила Наташа. — Пойдёмте дальше.
И устремилась распаханным полем к противоположной стороне леса.
У края леса Наташа подошла к Борису, показала рукой на левую сторону и на правую; по левую, километрах в шести, в низине открывались дома большого села с белой церковью; по правую, если пройти километра четыре, лес обрывался, и дальше за холмом синела черта горизонта.
— Вы пойдёте вправо, обследуете вон ту часть леса, я спущусь вниз.
— Но мы потеряемся!
— Атос вам не даст заблудиться. А кроме того, этот массив невелик: на два-три километра углубитесь и там будет гора — зимой мы тут катаемся на лыжах. Там, на горе, назначаю вам свидание.
Взмахнула рукой и пустилась вниз, по направлению к селу.
— А что я должен делать? — крикнул Борис вдогонку Наташе.
— Как что? — остановилась девушка. — Вы разве ещё не уяснили свою задачу? Достаньте блокнот, помечайте в нём участки медоносов: липа, дикие фруктовые деревья, заросли малины, земляники.
— А ну как заблужусь?
— Смотрите на солнце — оно всходит на востоке. Идите прямо на солнце — на восток.
«Как всё у неё просто», — думал Качан, погружаясь в лес и отклоняясь в сторону, откуда лились ещё красные в эту раннюю пору лучи солнца. Они пронизывали крону деревьев, озаряя лес кроваво-красным блеском, золотя зеленую шубку молодняка-ельника, рассыпаясь светлым узорочьем по длинным листочкам иван-чая, мать-и-мачехи, ромашки лесной, в тонких стебельках малинника, в металлически-упругой листве черники и стелющейся на открытых взлобьях земляники.
Попадались Борису и грибы; огненные шапки подосиновиков, серебристо-серые подберезовики, плотные и чистые, словно умытые росой, белые. Борис не брал их, — полюбовавшись, шёл дальше.
Он теперь уже с большой уверенностью, словно опытный лесовод, определял деревья, далеко видел травы, цветы — помечал в блокноте границы медоносов. На ходу приходил и навык определять на глаз размеры, расстояния — заносить в масштабе на бумагу. На листе блокнота рождалась схема-карта леса, пунктирами, значками отмечались медоносы. Представлял, какая выйдет у неё потом карта и как нужна такая карта пчеловодам. Осознавал важность Наташиного дела, рождалась вера и в то, что, в конце концов, она напишет книгу «Медоносы Подмосковья», и эта книга по значению своему будет поважнее иной кандидатской, и даже докторской диссертации.
Поймал себя на мысли, что только сейчас, здесь, в лесу, в эту минуту по-серьёзному взглянул на соседку — оценил её дело, и образ жизни — всё-всё, чем она живёт и чем занимается. Невольно пришло сравнение с городскими девушками, с институтскими — особенно же с теми, кто когда-либо был ему близок, кем он увлекался, с кем даже хотел в своё время заключить союз.
Сравнивал её жизнь со своей, её дела со своими. У меня всё другое, всё иначе, в ином роде, — думал с привычным высокомерием, автоматически и безапелляционно зачисляя свои занятия, свою профессию в разряд особых, исключительных, выпадающих на долю немногих избранных людей. Мысль о собственной исключительности, о счастливом избраннике судьбы была для него естественной, первородной; он был сын академика и знаменитой балерины, от природы талантлив — ему открыты все двери, в него верят, от него ждут, и он, в конце концов, выдаст на-гора что-то важное и особенное, — так он думал всегда, к этому привык, и образ этих мыслей не подлежал переоценке. И потому, проникаясь в Наташины предприятия, оценивая их важность, он лишь на минуту позволил себе поставить их в ряд со своими, попробовал сравнить, оценить одной мерой, — но тут же подумал: пчеловодство!.. Тоже мне — наука!
Три-четыре километра, о которых говорила Наташа, казались бесконечными, он торопился, шёл напрямик, продирался в зарослях орешника, тонкоствольных молодых дубков, кудлатых елочек, — подламывая ноги, спускался в низины и овраги, и там по пояс погружался в крапиву; шёл и шёл, заносил в блокнот медоносы, и даже проставлял проценты. Липы — 18 % от всех других деревьев, малинник — 6 %, чебрец — 3 % и т. д. Представлял, как рада будет Наташа, как она довольно улыбнётся и скажет: хорошо выполнил задание. Сразу видно — учёный!
