Дженет Уинтерсон - Страсть
— Когда мы одолеем эти снега, я привезу тебя в город масок, и ты найдешь ту, что придется тебе по душе.
Еще одну. На мне уже есть маска. Маска и костюм солдата.
Нет. Я хочу домой.
Пока мы спали, снова пошел снег. Утром мы не смогли открыть дверь. Ни я, ни Патрик, ни мы втроем. Понадобилось выламывать бревно из треснувшей стены, и поскольку я был самым худым, лезть в дыру пришлось мне. При этом я уткнулся лицом в сугроб выше человеческого роста.
Потом я начал раскапывать руками это колдовское месиво, которое манит погрузиться в него с головой и забыть обо всем на свете. Снег не кажется холодным; складывается впечатление, что у него вообще нет температуры. Когда он падает, и ты ловишь руками эти кусочки пустоты, как-то не верится, что они могут сделать кому-нибудь больно. Кажется невозможным, что простое умножение может что-то изменить.
А может, и нет. Даже Бонапарт начинал понимать значение количества. В этой безбрежной стране слишком много миль, людей и снежинок — нас на всех не хватило.
Я снял перчатки, чтобы они не промокли, и смотрел, как мои руки сначала покраснели, затем побелели, затем приобрели красивый синий цвет, а вены стали пурпурными, как анемоны. Я чувствовал, что у меня замерзают легкие.
Дома, на ферме, полуночный мороз серебрит землю и закаляет звезды. Тамошний холод обжигает, как удар плети, но не чувствуешь, что коченеют внутренности. Что воздух, которым дышишь, схватывает потоки и туманы и превращает их в ледяные озера. Когда я делал вдох, то ощущал себя мумией.
Большая часть утра ушла у меня на то, чтобы отбросить снег и освободить дверь. Мы взяли порох, немного еды и продолжили путь в сторону Польши, или герцогства Варшавского, как назвал ее Наполеон. Мы собирались перейти границу, затем спуститься в Австрию, пересечь Дунай и добраться до Венеции… или Триеста, если порты будут блокированы вражеским флотом. Нам предстояло путешествие длиной в тысячу триста миль.
Вилланель умела обращаться с картой и компасом; одно из преимуществ жизни с генералами, как она говорила.
Из-за снежных заносов мы продвигались медленнее, чем прежде; через две недели от нас осталось бы одно воспоминание, если б не вынужденный крюк, что вывел нас к нескольким избушкам в стороне от обеих армий. Увидев поднимавшийся вдалеке дымок, мы решили, что это еще одна деревня, принесшая себя в жертву, но Патрик поклялся, что видит не развалины, а коньки крыш; оставалось надеяться, что нас ведет не злой дух. Окажись деревня сожженной, солдаты были бы неподалеку.
По совету Вилланели, мы притворились поляками. Она говорила по-польски так же, как и по-русски, и объяснила насторожившимся крестьянам, что французы взяли нас в плен и силой заставляли служить себе, но мы убили сторожей и бежали, надев французские мундиры, чтобы не вызвать подозрений. Когда русские крестьяне услышали, что мы убили несколько французов, их лица засветились от радости, и они тут же впустили нас внутрь, пообещав накормить и дать убежище. С помощью Вилланели мы узнали, как мало деревень уцелело и сколь значительны пожары. Их собственные дома не пострадали — они стояли в стороне, а русский офицер высокого ранга влюбился в дочь пастуха. Случайный роман так запал ему в душу, что этот русский пообещал спасти деревню и повел свой отступавший отряд по прежнему маршруту, уведя за собой французов.
Любви не страшна ни война, ни лютая зима. Наш хозяин объяснил, что любовь зимует под снегом, как кусты малины, на которых в феврале неизменно появляются нежные ягодки независимо от погоды и видов на будущее. Никто не знает, почему она продолжает расти в такую пору, когда у сосен перемерзают корни, а лохматых овец приходится держать в доме.
Дочь пастуха стала местной знаменитостью.
Вилланель сделала вид, что мы муж с женой, и нас положили спать вместе, а бедному Патрику пришлось делить ложе с сыном хозяев, дружелюбным идиотом. На второе утро мы услышали крики с чердака, прибежали и увидели, что Патрик лежит навзничь и стонет, а сын хозяев, огромный, как бык, сидит на нем верхом и играет на деревянной дудочке. Мы не могли сдвинуть его с места. Но тут пришла жена хозяина, хлестнула сына тряпкой и выгнала зарыдавшего парнягу на снег. Немного погодя он вернулся, лег у ног матери, широко раскрыл глаза и уставился на нее.
— Он хороший мальчик, — сказала женщина Вилланели.
Оказалось, при его рождении присутствовал дух и предложил родителям выбор: ум или сила. Жена хозяина пожала плечами. Зачем ум в том месте, где нужно ухаживать за козами и овцами и валить деревья? Они поблагодарили духа, попросили силу, и теперь их сын, которому всего четырнадцать лет, может одолеть пятерых взрослых мужиков и носить на плечах корову, как ягненка. Ел он из ведра, потому что ни одна миска не могла утолить его аппетит. Пока мы с Патриком и Вилланелью ели похлебку, а крестьянин и его жена жевали черствый хлеб, их сын сидел в конце стола, загораживая плечами окно и черпая ковшиком из ведра.
— Он женится? — спросила Вилланель.
— Конечно, — удивился хозяин. — Какая женщина не захочет взять в мужья такого сильного парня? В свое время мы найдем ему невесту.
В ту ночь я без сна лежал рядом с Вилланелью и прислушивался к ее дыханию. Она спала, сжавшись в комок, повернувшись ко мне спиной, и не показывала виду, что хочет моих прикосновений. Я дотрагивался до нее, только когда был уверен, что она спит. Гладил по спине и гадал, все ли женщины так нежны и упруги. Однажды она вдруг повернулась и попросила моей любви.
— Я не умею.
— Тогда я сама буду любить тебя.
Когда я вспоминаю о той ночи — здесь, откуда не выйду никогда, — у меня дрожат руки и болят мышцы. Я забываю, день сейчас или ночь, забываю, зачем пишу эту книгу и пытаюсь рассказать вам о том, как все было на самом деле. Не слишком выдумывая. Вспоминаю только по ошибке, написанные слова плывут перед глазами, перо поднимается и застывает в воздухе. Я думаю об этом часами, но передо мной — одно и то же мгновение. Она наклоняется, ее рыжие волосы с золотыми прядками падают мне на лицо и грудь, и я смотрю на нее сквозь эти волосы. Волосы окутывают меня, и я словно лежу в высокой траве, покойный.
Покидая деревню, мы унесли с собой карту — на ней нам нарисовали короткий маршрут — и еду, которой поделились слишком щедрые хозяева. Мне было очень неловко: если б не Вилланель, они бы убили всех нас.
Куда бы мы ни шли, нам попадались те, кто ненавидел французов. Мужчины и женщины, будущее которых было предрешено. Они не умели связно мыслить; то были люди земли, им хватало малого, и они ревностно чтили обычаи и Бога. Хотя их жизнь менялась не слишком, они чувствовали, что их унизили, потому что унизили их вождей; они не знали над собой власти и презирали гарнизоны и марионеточных королей, который оставлял за собой Бонапарт. А тот всегда заявлял, что понимает, в чем благо народа, умеет улучшать и совершенствовать. Так оно и было: он улучшал правление во всех завоеванных странах, но вечно забывал о том, что даже простые люди хотят свободы, чтобы совершать собственные ошибки.
