Пьер Вебер - Фанфан-Тюльпан
Морис Саксонский, отяжелевший после обильной трапезы и ощущая рези в желудке, которые мучили и раздражали его, с трудом спустился по лестнице. Он бросил довольный взгляд на великолепный, доведенный до блеска экипаж и тяжело поднялся на подножку, проворно опущенную двумя лакеями. Карета дрогнула под его тяжестью. Ординарец тоже быстро прыгнул в карету, лакеи вскочили на запятки, и под топот сапог и копыт кортеж приготовился к поездке в Орлеан.
Тяжелая карета, быстро пересекая улицу Фобур-Сент-Оноре, чуть не опрокинула портшез, перед которым ехал лакей с фонарем. Маршал и не подозревал, что в нем ехала госпожа Фавар, торопясь встретиться с ним. И карета проехала мимо так быстро, что актриса даже не успела разглядеть ее и понять, что в ней мчался ее воздыхатель, который уже начал дремать на шелковых подушках. Она продолжала путь.
Когда она подъехала к дому маршала, швейцарец, выполнявший обязанности дворецкого, сообщил ей, к ее глубокому огорчению, что маршал только что отбыл.
— В каком направлении? — спросила госпожа Фавар.
— Господин маршал в данный момент во весь опор катит к своему замку Шамбор.
— У меня очень важное и срочное дело, — сказала госпожа Фавар, — я постараюсь догнать его.
Швейцарец, скептически улыбаясь, заметил:
— Боюсь, мадам, что это неосуществимо. У господина маршала лучший экипаж во Франции, его лошади летят, как на крыльях. Вы не сможете его догнать.
Настаивать не имело смысла. «В любом случае, даже если я получу указ о помиловании, — думала госпожа Фавар, — он придет слишком поздно — казнь ведь назначена на завтра!»
Совершенно убитая, госпожа Фавар отправилась в обратный путь. Это был час, когда все колокола Парижа звонко и весело отбивали в темноте девять часов вечера.
Когда Перетта услышала звяканье замка на входной двери, она вскочила с постели, где лежала, распростертая, в ожидании, под наблюдением Бравого Вояки. Трепеща от страха и надежды, что госпожа Фавар привезла спасение для ее обожаемого Фанфана, она вскричала срывающимся голоском:
— Ну, он спасен, да?
Но — увы! Выражение лица и поза госпожи Фавар ясно говорили о том, что она не привезла успеха. Печально она подошла к девушке, нежно обняла ее и тихонько сказала:
— Держись, дорогая!
— Значит, — прошептала Перетта с почти безумным взглядом, — маршал отказал вам?
— Я не видела маршала.
— Он не захотел вас принять?
— Нет, нет, он уехал в свой замок в Шамбор совсем незадолго до моего визита. И, к несчастью, карета маршала несется с такой быстротой, что нечего было даже пытаться ее догнать.
— Значит, Фанфан, бедный мой Фанфан, теперь уже окончательно погиб!
— Нам еще остается надежда на вмешательство маркизы и милосердие короля.
— Бравый Вояка только что сказал, что на них нельзя рассчитывать! — воскликнула Перетта. В ее охрипшем голоске звучало раздирающее душу отчаяние. Она продолжала, задыхаясь от сердцебиения: — Даже если вы сможете попасть к ней и растрогать ее, вызовете в ней сочувствие к моей судьбе и к судьбе моего любимого, успеет ли помилование Фанфана до того, как его поведут на казнь? Я ведь знаю, не пытайтесь сбить меня с толку! Она должна состояться совсем скоро!
— Я все-таки попытаюсь, — объявила госпожа Фавар.
Чтобы спасти Фанфана и не видеть рыданий своей любимой воспитанницы, она уже готова была отправиться на край света.
— Бесполезно! — уверенно вскричал Бравый Вояка.
— Почему же?!
— Да потому, черт подери! — гремел старый солдат. — Ну, ничего! Никто не сможет сказать, что мы даем над собой безнаказанно издеваться, как это пытались делать двое вероломных и подлых господ! Да, да, господин Люрбек и господин Д'Орильи, вы хотели похитить двух беззащитных женщин, чтобы сделать их своими любовницами? И когда их муж и жених, защищая их, стали вам поперек дороги, вы упекли одного в тюрьму, а другого на казнь? Хорошее дело, нечего сказать! Но не торопитесь! Я, Бравый Вояка, заявляю, что вы не сможете довести ваши гнусные замыслы до конца! Господин Фавар будет на свободе и Фанфан не будет расстрелян!
Он приостановился, чтобы передохнуть, и, после паузы, как молотом куя каждое слово, проревел:
— И это я спасу их обоих!
— Как же вы это сделаете? — растерянно и немного недоверчиво спросила госпожа Фавар.
— А это уж мое дело! — ответил старый солдат.
Его тон говорил о том, что он не только готов на все, но и придумал нечто такое, что дает ему основания быть уверенным в победе.
Затем он продолжал почти с юношеским задором:
— Сначала я займусь Фанфаном! Это — самое неотложное дело. Но ты, дорогая моя Перетта, не должна «портить себе кровь», как говорят. Ты должна запастись большим мужеством, и не тем, что будешь реветь в три ручья, сможешь мне помочь. Теперь мы — на войне, мы вступили в настоящую битву, понимаешь? Сейчас не время дрожать и отчаиваться, черт меня подери!
Произнеся эту речь, Бравый Вояка надвинул треуголку на самые брови и покинул гостиную военным шагом.
— Он сошел с ума! — прошептала госпожа Фавар.
— Нет! — вскричала Перетта. Она свято верила в этого человека. — Я его знаю. Он такой: он способен и на беззаветную преданность и на самые невероятные поступки!
А Бравый Вояка со всей скоростью, какую позволяли его далеко не молодые ноги, пустился бежать к конюшне и поднял на ноги молодого конюшего, дремавшего на соломе, который спросонья смотрел на него обалделым взглядом, не соображая, что к чему.
— Давай, давай, скорее! — приказал он. — Помоги мне оседлать этого коня!
Он выбрал одну из самых крепких лошадей, ту, которую госпожа Фавар всегда приказывала запрячь, когда отправлялась в турне. Он знал животное, знал, что оно выносливо и выдержит долгий пробег. Лошадь была мгновенно готова, и Бравый Вояка за узду вывел ее из конюшни.
— Куда это вы отправляетесь в такой-то поздний час, господин Бравый Вояка? — спросил конюший.
— Если тебя спросят, — ответил солдат, садясь верхом с легкостью, удивительной для его возраста, — скажешь, что я поехал повидать свою подружку! — И он уселся покрепче в седло, украшенное позолоченными бляшками.
Он мчался во весь опор, углубляясь во тьму, в которой мелькали время от времени мигающие фонари, развешанные по улочкам.
Кабаре «Сосновая шишка», где собирались после ужина кавалеристы из полка Рояль-Крават, обычно было шумным и гудело от веселых, воодушевленных восклицаний. Но в этот раз в продымленном зале царила атмосфера подавленности и печали. Солдаты, сидевшие за тяжелыми дубовыми столами, время от времени рассеянно подносили к губам стаканы с вином. Двое или трое капралов с усталым видом вяло потягивали длинные трубки. Обычно бойкие парни в невероятных париках и с нафабренными усами теперь сидели, опустив глаза или хмуро поглядывая друг на друга. Известие о расстреле Фанфана-Тюльпана привело в состояние мрачной апатии всех его товарищей, которые любили его за веселость и общительность, уважали за отвагу, искренне им восхищались. Время от времени бранное выражение срывалось то у одного, то у другого, и это приводило в трепет служанок: они жались к стенкам, боясь вызвать гнев и посетителей, и хозяев, находящихся в очень скверном расположении духа: это было непривычно, так как обычно все были веселы и миролюбивы.
