Анатолий Загорный - Каменная грудь
– Ну, други, – улыбнулся Святослав, захлопал ладонями по воде, – начинается дело всей моей жизни, великое дело объединения!
ВОЛЬНЫЙ ЛЮД
Слышь, сотский… надо поспешить, – приподнялся в стременах Идар, – духом болотным потянуло – дождю идти.
Идар крутил коня во все стороны, задирал бороду к небу и, раздувая ноздри, втягивал в себя крепкий соленый запах моря.
На прибрежных меловых холмах, покрытых скудной растительностью, кружились вихри, соскакивали на воду и, захлестнутые гребешками волн, рассыпались белесыми облачками. Край неба посинел, подперся тремя темными столпами; просветлели тучи крикливых чаек, словно ветер сорвал с волн и носил по воздуху клочья белоснежной пены. Солнце спряталось за сырое облако, светило тускло, как из курева костра. Свежестью дохнули холмы, каждый камень обрисовался, каждая «дива» – выветренная меловая скала – приняла свои причудливые очертания.
– Непременно идти дождю, – повторил Идар, и Доброгаст невольно полез рукою за ворот рубахи, пощупал пергамен: «Не размокнет ли?»
– Тут где-то недалече селение, – продолжал Идар, – видишь, тропа протоптана. Спустимся к морю.
Они пришпорили коней, потрусили рысью по отлогому склону холма. Мелькнуло в редкой поросли терна древнее кладбище; три избушки без окон и дверей, позеленевшие от времени, проросшие травой – дома смерти; будто кривая печенежская сабля сверкнула перед глазами – широкими взмахами поднялась из-под копыт чайка и понеслась над морем все дальше, дальше, ловя его свежее дыхание…
Доброгаст возвращался в Киев гонцом великого князя. Грамота предназначалась княгине Ольге.
Немного времени прошло с тех пор, как русское войско выступило в поход, но уже была взята вся Восточная Болгария, пали восемьдесят городов, в числе которых были Карна, Новое село, Видицов, Каварна, Мдин, Дичин, Аколятря. Почти все они сдались без боя. Открывались городские ворота, толпы простого народа наводняли улицы и площади, встречали русское воинство.
Имя Героя (как отныне называли Святослава) стало крылатым, не было ни одного ни дальнего, ни близкого народа, до которого бы не донеслась весть о святой славе Русской земли. Отовсюду прибывали в Переяславец, где ныне обосновался великий князь, послы. Германский император Оттон Первый предлагал свои услуги по введению на Руси христианства; угры желали примкнуть к полкам руссо-болгар; перепуганный Никифор Фока уговаривал «царя варваров» возвратиться на «свой Борисфен»[33] и выплачивал Святославу ту же дань, какую прежде отправлял царю Петру. Ломилась государственная казна от золотых и серебряных слитков, саманидских диргем, крестатых динариев, греческих мелиарисиев с изображением лика боговдохновенного. Но не золото радовало Святослава – каждый день приходили к нему все новые и новые дружины, готовые отправиться под его стягами к стенам «царственного полиса». Князь не спешил. Он собирал силы.
Вечерами держал совет со старейшей дружиной и нарочитыми мужами из болгар. Затихали хоромы, становилось тревожно на подворье, ни песни, ни смеха, ни пьяной забористой речи, только лошади в конюшне пофыркивали и стучали копытами. Думали до поздней ночи.
Утром полки начинали игры. Делались броски на сорок верст без единого глотка воды; переходили болота; если встречалась на пути рощица, врубались в нее, валили на землю деревья; устраивали засады, погружались в Дунай, дыша через камышинки; учились быстро окружать лагерь рядами перевернутых телег. Возвращались домой к вечеру, опаленные солнцем, исхлестанные травами. Готовились.
За это время Доброгаст о многом передумал. Он сильно изменился, возмужал, окреп, в глазах появилось что-то новое, твердое. Движения хоть и не утратили прежней порывистости, стали более определенны, сдержанны. Много уже было пройдено дорог, изведано горя, много увидено, много встречено разных людей. К тому же теперь он был принят в молодшую дружину и облечен званием сотского. Рана его заживала медленно, левая рука еще плохо слушалась: удар пришелся в плечо.
Путники спустились к берегу. Море оглушило шумом, кони опасливо косились на стремительно подкатывающуюся к ногам воду, прядали ушами. Вскоре показалось селение на взлобке холма: ветхие мазанки с растрепанными ветром крышами, с размытыми до плетеных остовов глиняными стенами, без изгородей. Кругом полусгнившие однодеревки, обрывки смоляных веревок, всякий мусор. В рыжей щетке травы – кайма голубых ракушек. Одна единственная торчала на холме верба с обнаженными волосатыми корнями, перевитая чахлыми стеблями хмеля.
Перед мазанками на берегу – жалкая кучка народа. Казалось, стоит разгневанному морю выкатить вал повыше, посильней, чтобы слизнуть ее и навсегда оставить берег диким, пустынным. Люди были чем-то взволнованы, они суетились, размахивали руками, лица их были обращены к морю.
Доброгаст пустил коня в галоп.
– Что ты? – крикнул Идар, догоняя его.
– Люди там, в море! – ответил Доброгаст.
Скакали молча, только летели из-под копыт кремни, потом мягко зашуршал песок.
– Э-э-эй! Эй! – отделившись от толпы, побежал им навстречу старик в долгополой домотканой рубахе, почерневший под солнцем, с бритой головой, на которой заячьим хвостиком пушился седой чуб. Старик грозил кулаком и кричал кому-то:
– Будимир! Неси мне копье, Будимир!
Доброгаст остановил коня, под копытами – рыбацкая сеть, разостланная для просушки. Старая сеть, штопаная, белая от соли, с прилипшею тиной и запутавшимися ракушками.
Из крайней мазанки стремглав выбежал загорелый мальчишка, держа в руках непомерно длинное копье.
– Пошто сеть топчешь? Совсем гнилая сеть, а ты топчешь! – накинулся старик на Доброгаста.
Тот не успел и рта открыть, как старик ловко подхватил брошенное ему копье, заткнул подол рубахи за штаны и надвинулся на всадников.
– Пошто сеть топчете!
– Угомонись ты, старина! – бросил было Идар, но старик направил копье прямо в грудь.
Рука Идара невольно рванулась к мечу. Доброгаст остановил его.
– Чего взбеленился, старче… цела твоя сеть. Кидаешься, как на хиновя.[34]
Ненавистью сверкнули глаза старика; расставив ноги, стоял рядом с ним мальчишка – в каждой руке по кремню.
– Да вы хуже, чем хиновя! Житья от вас не стало… от насильников. Так и рыщете по всему Белобережью – мало вам своей земли!
– Да ведь земля она везде русская, – возразил Доброгаст, спрыгивая с коня.
– Русская, да не боярская!
– Ну, ну, угомонись ты, – осторожно съезжая с сети, сказал Идар, – и ты, отрок, не дуйся, как лягушка в болоте. Мы люди мирные, обижать вас не будем.
