Виктор Вальд - Проклятие палача
Это тогда, в черных литовских лесах. А сейчас Гудо… То ли опять во сне, то ли в забытье. Как понять?
– А помнишь что дальше?
Гудо посмотрел в насмешливое лицо стрелка Роя с черными крыльями за спиной и кивнул головой:
– Потом ты поил меня хмельной медовухой, и мы подружились.
– Нет, не то…
– Потом ты учил меня стрелять из лука, и хитро сражаться мечом и копьем.
– Нет, не то…
– Ты учил убивать, не зная жалости, и…
– Не то, не то, не то… Я учил тебя петь и плясать… Одну единственную песню. Мою песню. На всех языках, которые я знал. Ты помнишь?
– Я помню, как бесила она других воинов, и как мы издевались над ними…
– Опять не то… Песню, песню… Вспоминай… Вспоминай…
– Вспоминать? Зачем?
– Потому что никто, кроме тебя, тебе не поможет!
Стрелок Рой взмахнул черными крыльями и исчез. Но Гудо не падал. Он с удивлением посмотрел на второго ангела, поддерживающего его, и ахнул.
В бескрайнем пространстве неизвестно чего несчастного Гудо поддержал… сам Гудо. Только крылья этого Гудо мгновенно из белых превращались в черные и опять ставали белыми.
– Вспоминай Гудо, вспоминай, – ласково сказал «ангел-Гудо» растерявшемуся Гудо, и Гудо, вздохнув, кивнул головой.
Глава четвертая
– И что, он все это время так?
– Да. Уже вторые сутки. Только вначале он все время напевал, а теперь у него вырываются слова и даже куплеты песни. Вот прислушайтесь, ваша светлость.
Джованни Санудо чуть наклонил тело и выставил правое ухо:
– Действительно он напевает. Я даже могу разобрать несколько слов. «Эдвард, Эдвард. Конь стар у тебя…» Только поет он на верхнегерманском языке. Мне хорошо знаком этот язык.
– А утром он пел на французском. Я жил некоторое время в Орлеане. Мне кажется, я разобрал несколько слов и на английском.
– Да, лекарь ты прав. Все это странно. Но все же твои слова о том, что в этого лодочника вселился дьявол, мне, кажется, лишены основания. Может он много странствовал. Есть такие бродяги, которым не сидится на одном месте. А то, что он в бреду и так понятно. Ведь раны его были очень серьезны. Тебе удалось их залечить, но… Господу виднее – нужна ли ему жизнь или душа этого человечка.
– А мне кажется, ваша светлость, просто он еще не окреп. А тут и вы с вашим… Властным голосом. Вот и струхнул этот малый. Да со страху еще и умишком тронулся. У меня на галере… Простите на вашей галере «Афродита» был такой матрос. Я на него гаркнул крепко, он и в обморок. А потом и совсем, сдавалось, ума лишился. Так я его по старинному морскому порядку привязал под руки и в море бросил. Полдня тащили его на привязи. Вытащили всего синего. Думали – отмучился. А он ничего. Отошел и к службе годен был вполне. Но я его все же ссадил на берег. У тех, кто долго в море и так умишки в расстройстве. А что от этого ждать?..
– А ты знаешь, мой друг Пьетро, это хорошая мысль. Давай и этого лодочника окунем. Может и впрямь поможет. Хочется мне все же с ним побеседовать. Как, лекарь, думаешь – поможет?
– В медицинской практике случалось, что сумасшествие лечили ледяной водой. Были случаи полного восстановления рассудка. И все же, как ученый лекарь, хочу внести некоторую ясность. А эта ясность чаще всего, и является диагнозом. То есть, нужно установить, какой род сумасшествия постиг больного. В человеке есть четыре природы: черная желчь, желтая желчь, флегма и кровь. Когда они в согласии между собой – человек здоров и рад жизни. Нарушение каждой из указанных мною человеческих природ приводит к болезни.
Великий философ и врачеватель Платон в диалоге «Федр» указал на два вида безумия, оно же и сошествие с ума: болезнь и божественный дар. Божественный дар – это форма полезного безумия: магическое, мистическое, поэтическое и эротическое. Неучеными людьми понимаемые как экстаз, восторг, видение – это тоже безумие. Безумие полезное, делающее человека счастливее. Но нарушение четырех природ – вызвавшее сумасшествие человека как болезнь – печальное зло. Но оно не идет ни в какое сравнение с тем, когда в человека вселяется демон. Это уже крайняя степень сумасшествия.
Простите, благородные господа, за столь долгое вступление к простым словам; чтобы вылечить сумасшедшего нужно понять фактор, вызвавший это состояние. И тогда уж нужно браться за дело.
– Может он в поэтическом видении?..
– Глупости говоришь Пьетро. Посмотри на его рожу. Об нее хорошо убивать щенков. Где уж тут до тонкостей чувств. Скорее тут болезнь. Что в таком случае помогает, лекарь?
– Методов множество, ваша светлость. Прежде всего, это тяжелый труд или жестокое телесное истязание, чтобы ослабить внимание больного к своему горящему разуму. Полезны также вдыхать пары ртути и сурьмы, или как чаще его называют – рвотный камень. А так же принимать настойки из белладонны, мака, мандрагоры. И, конечно же, отворить кровь и освободить тело от мрачных настроений…
– А если же человеком овладел демон?
Лекарь многозначительно кивнул головой:
– Это сложное лечение. К тому же в этом нужно быть уверенным. Ибо только тогда помогают молитвы и божественные заклинания. Их обычно читают над дырой, просверленной в черепе, из которой и должен изойти демон…
– Пробить голову?
– Есть и более простой способ. Обрить голову. Накрест разрезать кожу до кости и стянуть лоскуты. Хорошо бы перед молитвой посыпать открытый череп ржаной мукой. Но лучше солью. И тогда…
– Довольно, лекарь. Это все еще успеется. А пока что подвяжите этого больного под руки и бросьте за борт. Посмотрим, прав ли ты капитан Пьетро Ипато.
* * *Да, бесконечное бормотание стало приносить свои плоды.
Гудо припоминал слова, и даже целые строфы. Но из всего этого песня никак не желала складываться. Тогда он стал ее сшивать из слов на разных языках. Стрелок Рой настойчиво вбил ему в голову песенку на верхнее и нижнегерманском наречии, на франском и английском, на швейцарском и общескандинавском. Других народов, что осмелились держать в руке меч и копье он не знал. Но и воинов из этих стран в избытке хватало для его издевательств.
«Да, да… Верно. Мой конь красно-бурый был мною убит. Мать моя, мать! Дальше… Знаю, знаю. И это знаю… У сокола кровь так красна не бежит… Твой меч окровавлен краснее… А дальше? Дальше? Ах, да!»
И Гудо радостно затянул:
«Отца я сейчас заколол моего,
Мать моя, мать!
Отца я сейчас заколол моего,
И лютое жжёт меня горе!»
– Ты слышишь, как распелся! – рассмеялись с куршеи.
Гудо поднял голову. Все еще плотный туман в голове и заплывшие опухолью глаза не позволили ему в подробностях осмотреть всех тех, кто собрался на досках куршеи потешиться над ним. Но некоторые голоса он все же разобрал.
