Софья Радзиевская - Остров мужества
— Ладно, тятя, — мужественно ответил мальчик. Дверь захлопнул и очень проворно задвинул засов. Тепло беречь выучился. И ещё потому, что в одиночку, за закрытой дверью, можно было вдосталь нареветься. Оно груманлану и не подходит, да уж очень крепко за сердце взяло.
Снег белый, чистый, на солнце отсвечивал нестерпимым блеском. Хорошо, что зимовщики об этом ещё подумали до солнца: каждому сделали дощечку с узкой прорезью для глаз. В прорезь всё видно, и от снежного блеска защита.
На припай спустились, когда солнце ещё невысоко поднялось над горизонтом. Шли быстро, нужно было успеть дойти до края припая, там Степан разведал большую залежку морского зайца. Задерживали торосы, приходилось крутиться и так и эдак. Санки тоже мешали: цеплялись за льдины, катились неровно, не досмотришь — и стукнут не громко, а зверя всполошат.
— Тысяча их тут, как не больше, — проговорил Степан. — а нам от них прибыли мало: трех застукаем и хватит сала на жирник да кожи на сапоги. Больше не довезём.
Ласковое ворчанье матерей, жалобные крики малышей скоро стали слышны так громко, что уже и случайный стук санок о льдину был не страшен. Весь край припая покрывали серо-жёлтые тела: матери и бельки-детёныши. Движение ни на минуту не прекращалось. Матери то одни, то другие, ныряли в воду покормиться. Детёныши тотчас поднимали жалобный крик. Бельки были не такие беспомощные, как маленькие нерпы, они ползали, толкали других детёнышей. А их толкали чужие матери. Они уже вернулись с охоты и бесцеремонно отбрасывали чужих, попавшихся на дороге. Те кричали ещё громче, пока каждого не находила его собственная мать. Она поспешно ложилась на бок, и счастливый малыш сразу умолкал: одновременно кричать и пить тёплое молоко невозможно.
Как в этой крикливой сутолоке каждая мать безошибочно находила своего детёныша — удивлялись даже промысленники. Они уже давно выглядывали из-за ближнего тороса, разгоревшись от охотничьего азарта.
— Богачество-то какое! — вздохнул Алексей. — И нам оно ни к чему. Берись, ребята, каждому по одной, живей!
Три удара тяжёлыми палицами, и в несколько минут всё было кончено. Если бы промысленники подошли не сбоку, а оказались между стадом и краем ледяного поля, обезумевшие звери в бегстве сбросили бы их в море. Но, едва погрузившись в воду, они тотчас вновь выставили усатые головы: на льду остались плачущие малыши. Некоторые матери, опираясь на лёд ластами, казалось, готовы были броситься на защиту детей. Но промысленники уже не думали о них: торопливо привязывали на санки убитых, тревожно поглядывая на край неба, на который молча показывал Алексей. Погода быстро переменилась. Солнце исчезло в тяжёлой туче, с моря донёсся зловещий гул и грохот.
— Не пришлось бы нам добычу покинуть, самим от беды оберегаться, — проговорил Степан и туже завязал ремешок капюшона. Каждый с трудом тянул тяжело гружёные санки, торопился.
Гул с моря усилился, где-то вдали уже лёд начал трещать и ломаться, тёмные грозные тучи сплошь затянули небо. Но идти пришлось недолго: треск, страшный толчок — и промысленники едва удержались на ногах: край толстого ледяного припая, на котором они стояли, отломился так легко, точно откололи ножом кусок сахара, и быстро отдалялся от берега.
Вся залежка сразу пришла в движение. Матери уже не обращали внимания на охотников; выбравшись на, лёд, каждая старалась увести детёныша в безопасное место. Новый толчок, ещё более громкий треск — и поперечная трещина отделила от них льдину, на которой остались промысленники с санками. Снежный вихрь быстро превратился в ураган, скрыв от них судьбу матерей с детёнышами, но зимовщики о них и не думали.
Степан взглянул на кормщика: тот что-то говорит.
— Ванюшка! — различил он сквозь вой ветра и ещё: — один ведь, пропадёт!
Но тут льдину так тряхнуло и покосило, что люди едва на ней удержались, цепляясь друг за друга. Санки Фёдора, чуть не сбив его самого, скользнули по наклону и исчезли в вихре снега. К счастью, посередине льдины, видно давно, крепко вмёрзла торчком угловатая глыба льда. К ней привязали оставшиеся санки с ещё тёплыми тушами тюленей и, согнувшись, сами прилегли за ней — хоть какая-то защита от снега, бившего в лицо.
Весь край припая теперь раскололся на отдельные льдины, и они плыли, сталкиваясь и расходясь, в вихре крутящегося снега. Солнце совсем скрылось за тучами, время нельзя было определить. Да и думать об этом было некогда: всё внимание, вся сила уходили на то, чтобы коченеющими пальцами удержаться за санные ремни.
Вдруг у края льдины высунулась из воды круглая голова. Тюлень выметнулся на льдину и двигался прыжками, высоко поднимаясь на ластах. В одну сторону, а другую, вот уже повернулся и снова скатился в воду. Послышался лишь жалобный голос, стон и смолк, унесённый ветром.
— Дитё своё потеряла, ищет, — тихо сказал Степан. Слов не было слышно за грохотом, но зимовщики поняли. У каждого в душе шевелилась жалость, хотя сами только что на таких матерей смотрели как на добычу.
Никогда ещё для Ванюшки время не тянулось так медленно. Из избы часто выходить — последнее тепло выпустишь, солнце хоть и греет, а мороз не отступает.
Когда старшие ушли, он выплакался и из избы всё-таки выскочил, поглядеть им в след, да уже не увидел. Постоял, замёрз и опять в избу, хорошо что день солнечный, жирник погасить можно, чадом не дышать. Подумал — чем бы время скоротать и вдруг вспомнил: а нерпу-то с бельком резать, не заметишь, как и день пройдёт. Достал из-под нар клык моржовый, нож наточил и принялся за дело. Он уже знал: по пальцам вот так, словно зуд пойдёт — значит, работа будет спориться.
И правда пошло: голова белька как живая в будущей снежной норе обозначилась. Глаза бы ему чёрные сделать, да не из чего. Задумался. Ладно, камушек где-нигде чёрный найду, сделаю.
Точил кость, точил, пока пальцы и плечи заломило. И вдруг темно стало, глянул в оконце, затянутое пузырём, и дрогнул, чуть белька из рук не выронил. Ни солнца, ни света, пурга окошко замела, и с моря слышится грохот, лёд, видно, ломает.
Ванюшка прислушался, охнул, схватился за голову руками. «Лёд ломает. А по льду-то как они домой доберутся? Спасутся ли?»
В избе затемнело. Тени ползут из-под нар, из углов, потихоньку к Ванюшке подбираются. А он один… А там…
Долго стоял в нерешительности, не зная, что и делать. Вздохнув, вынул из мешочка кремень с огнивом жирник засветил. Всё лучше, чем в темноте. Окошко доской крепко задвинул: свету не даёт, а избу выстужает. А сам то присядет к жирнику, белька в руки возьмёт, то на стол его кинет и к двери метнётся — буря не стихла ли?
Только нет. Грохочут льды, ярится море. А отец? А Степан? А Фёдор?
