Анатолий Коган - Войку, сын Тудора
Воины подъехал к замку. Дубовые, в тяжелых железных полосах ворота были наглухо заперты, на башнях и стенах — ни души. Можно было подумать, что укрепленная усадьба великого боярина пуста и покинута людьми, если бы не дымок, поднимавшийся над нею в небо с легкими облаками.
Войку направил рослого гнедого к воротам. Ухватившись за выступ, встал с ногами в седле, подтянулся на руках. Не слушая тихие возражения Палоша, сотник влез на стену, осторожно выглянул из-за выступа надвратной башни.
Перед ним расстилался большой передний двор маетка. В середине лужайки, близ фасада большого хозяйского дома стоял длинный пиршественный стол с разбросанными на нем приборами. Рядом виднелись бочки — открытые, с выбитыми днищами. Вокруг лежало несколько тел. По зеленому полю двора бродили, пощипывая траву, коровы и овцы, разгуливали куры и важные индюки. Войку окинул взором добротно построенные, еще новые укрепления, увидел богатое вооружение на них — пищали и малые пушки, баллисты и затинные арбалеты. На стенах не было ни души, и только с одной из башен бессильно свешивались чьи-то руки и поникшая голова.
Войку махнул рукой своим. Трое других молодых воинов вскарабкались наверх; вчетвером вошли со стены в надвратную башню, спустились вниз. Ворота начали медленно растворяться, и отряд, оставив снаружи обоз и его охрану, вступил в лесную крепость боярина Карабэца.
Воины спешились; гостей никто не встречал. На парадной лестнице, под столом, на широкой веранде в беспорядке лежали мужчины и женщины, последние в большинстве — полунагие или совсем без одежды. Валялись чаши, кубки, обглоданные кости — остатки обильного застолья.
— Что с ними? Отравились? — вполголоса спросил Войку.
— Просто пьяны, — с усмешкой отозвался Палош.
В голове стола, уронив голову на жилистые руки, дремал дородный дядя в богато расшитой куртке без рукавов. На боку у него висели кинжал и тяжелая татарская нагайка с серебряной рукоятью.
По приказу Войку бойцы дружины, рассыпавшись по усадьбе, собирали оружие, прихватывая, конечно, все прочее, что казалось им законной добычей. Обсуждали неприкрытые прелести боярских красоток. Искали хозяина. Но боярина нигде не было видно.
— Ратников в усадьбе не осталось почти никого, — доложил один из десятников. — Видно, ушли вместе с немешем.
— Сейчас все узнаем, — заметил Палош, зачерпнув деревянным ковшом из полупустой бочки и вылив вино на бычью шею и голову спящего.
Мужчина очумело вскинулся, схватился за кинжал. Его тут же обезоружили, скрутили. Начался допрос.
Постепенно картина стала проясняться. Еще накануне пробывший три дня в маетке хозяин, поговорив с внезапно прискакашим гонцом, посадил большую часть ратных слуг на коней и куда-то поспешно уехал. Остававшиеся, как всегда, когда он отлучался, выкатили из подвалов бочку, за ней — вторую. И пили, пока не повалились наземь, кто где сидел или стоял. Владелец затейливой нагайки, боярский тиун Матуш, правда, не помнил, чтобы густое красное, прохлаждавшееся в боярских погребах, когда-нибудь сваливало его с ног. В память, однако, пришла подробность: когда распили первую бочку, на усадьбе появился какой-то веселый витязь, большой затейник и шутник; никто, по пьяному делу, не стал как следует выяснять, зачем он приехал и к кому, оставили разговор на потом. Приезжий, помнилось, назвался Ионом, скутельником. Управитель-тиун Матуш очумело заморгал глазами: может, все дело в том мужике заезжем? Скутельник долго терся у бочки, наливал всем дополна. Может, он им кой-чего подмешал? Слыхано ли дело, чтобы люди Карабэца на второй бочке попадали, как ни мало осталось их в маетке!
Войники между тем будили людей боярина — холопов и ратников, служанок и рабынь, сгоняли вместе. Пытавшихся воспротивиться вязали. В углу двора, под надежной охраной, собралась немалая толпа пленников. Войку приказал отпустить женщин; он понимал теперь, что здесь случилось. Ай да скутельник, ай да князь! И не ограбил ведь дом, не увел ясырь, хотя и мог!
— Говори, пане Матуш, где твой хозяин, на какое дело спешил.
— Не ведаю, твоя милость, — затряс головой тиун, отводя вороватые глаза.
— Говори! — могучая рука старого Палоша схватила управителя за волосы, резко запрокинула ему голову. — Его милости сотнику некогда.
— Не ведаю, пане…
Войку отвернулся, этих зрелищ, как ни были обычны, ученик мессера Антонио не любил. Но тут же заставил себя смотреть. Войники принесли из-за господского дома охапку дров. Палош, Болокан и Чубарэ живо развели небольшой костер. Войку твердо приказал себе: подойди, парень, ближе, гляди; его товарищи, честные, смелые воины, делали недоброе дело, ту черную работу, без коей порой не обходишься на войне; и не ему, белоручке на ратной страде, обижать ее беззаветных трудяг, поворачиваясь к ним в такие минуты спиной. А дело люди Чербула делали нужное, отлагательства не терпящее. Карабэц-боярин, опасный и хитрый враг, недаром куда-то спешил. Многое знающий, умный князь лотров не забавы ради навел Чербула на это гнездо измены.
С тиуна сорвали куртку и сорочку, сдернули сапоги, спеленали веревкой, подтащили к огню; толстой плетью Матуша Болокан стегнул его по спине, вроде бы легонько; тиун, однако, дернулся всем телом и тихо взвыл. И тут старый Палош заметил, с каким злорадством за всем следили другие пленники, какою ненавистью горели их глаза.
— Сейчас, пане Матуш, — молвил кэушел. — Твоя милость много выпила, горячая закуска будет твоей милости в самую пору. — Палош достал из костра пылающую головешку, помедлил в раздумье. — Но, может, отдать твою милость на волю этих людей? Они, как видно, твою милость очень любят, пане управитель; может быть, беседа с ними более по душе твоей милости?
— Я скажу! — простонал тиун, с ужасом косясь на рабов, рабынь и слуг, над которыми лютовал. — Пане сотник, я все скажу!
По мере того, как Матуш, доверенный участник коварных затей хозяина, выкладывал последние тайны Карабэца, Войку все более мрачнел. Медлить, действительно, было крайне опасно.
Войку, вместе со старым десятником, отобрал два десятка воинов, посадил их на лучших коней. Каждому дал запасного скакуна из конюшен боярина Карабэца; вести эту малую ватагу взялся шустрый Рэбож, которому здешние пути-дороги были знакомы. Во главе отряда оставался Кейстут — с Палошем в качестве помощника и, в сущности, верного опекуна. Из старых соратников Чербул брал с собой Кристю, Переша и Чубарэ.
— Береги, Кейстут, Юниса, — шепнул Войку, пожимая руку молодому литвину.
Вскоре двадцать всадников во весь опор мчались на юго-запад, сокращая, как могли, путь по лесным дорогам, где их проводник руководствовался не столько знанием места, сколько чутьем и опытом прирожденного жителя кодр. Ветви хлыстали их по лицам на всем скаку, птицы взлетали над деревьями, гомоня в испуге, старые зубры, заслышав бешеный конский топот, с удивлением поднимали кудлатые головы.
