Анатолий Коган - Войку, сын Тудора
— Пора и тебе, сынок, — сказал Думе старый Влайку.
В крепости грянули звуки труб; куртяне-витязи и простые войники садились на коней. Через раскрытые в третий раз ворота, по опущенному мосту воины Хотина во главе с младшим пыркэлабом вырвались на волю. Влайку с башни указал Думе направление для удара; пять сотен всадников на всем скаку врезались в скопище мунтян. И те, будто только этого ждали, сразу пустились наутек. Четыре тысячи лучших воинов господаря Лайоты — тысяча мунтян успела разбежаться еще раньше, — не видя и не понимая, куда несутся, удерживаемые вместе одним только чувством спасающегося стада, ринулись прочь от крепости. Смяв с разбегу союзников-осман и тех, с которыми они бились, проложив в извивающейся ленте сражения широкую брешь, мунтяне слепо устремились к лесу, гонимые воинами Думы, туда, где оставили коней. Немногие, однако, успели вскочить в седло, сотни бойцов чернявого Лайоты продолжали отчаянное бегство пешими, устилая своими телами хотинские холмы, избиваемые всадниками Думы и вооруженными бродягами, появившимися из кодр.
Радость встречи с любимой в этот день для Войку слилась с радостью счастливой битвы. Со славой потрудившись на стенах, сотник скакал теперь в новые очаги сражения, чутьем прирожденного воина находя опасность, неизменно бросая ей вызов. Рядом с ним бились Кейстут, Болокан и Рэбож. Войку и его соратники оставили бегущих мунтян, и молодой пыркэлаб, следуя их примеру, повел своих воинов в ту сторону, где стойко сражались, задорого отдавая живот, разрозненные отряды турок. Надо было спешить: немалая часть осман собралась уже на холме вокруг старого сераскера, приводя в порядок свои ряды, готовясь опять наступать. Войку, Дума и их соратники врубились в большой алай янычар, сгрудившихся на одиноком кургане, но встретили яростный отпор. Наскок за наскоком, конники теснили пеших, искусно защищающихся белокавучников; казалось, с этой стеной щитов, кольчуг и копий уже не справиться, когда толпа янычар рассыпалась вдруг, разрубленная ударом с тыла. И Войку попал в объятия своих. Это главная часть его собственного отряда, ведомая Палошем, прокладывала себе дорогу к Хотину.
Высоко подняв саблю, в упоении боя Войку повернул было коня, чтобы поскакать туда, где виднелся высокий, увенчанный золотым шаром бунчук Пири-бека. Но Дума-пыркэлаб, преградив ему дорогу, заставил Чербула остановиться.
— Полно, сотник, — сказал боярин. — Уходим в крепость.
Войку хотел возразить. Но быстрый взгляд, брошенный вокруг себя, остудил Чербула, заставил подать голос немалый уже опыт. Османы — их осталось не менее трех тысяч — привели в порядок свои ряды и мерным шагом двинулись вниз, собираясь опять вступить в схватку. Люди князя лотров теперь старательно обирали убитых мунтян и турок, снимая с них все, что могло пригодиться самим; рассчитывать и далее на помощь разбойничьей орды было неразумно. Нескольким сотням молдавских воинов пора было уходить под защиту хотинских стен, куда уже волокли десяток легких пушек, отбитых в тот день у врага.
К крепости вели и пленных — турок, мунтян, изменников-бояр и ратников, которых те привели с собой на позор и погибель. В сопровождении нескольких воинов ехала женщина с мальчиком — отбитая у врага, спасенная семья княжьего дьяка. Воины Хотина в полном порядке победителями возвращались к себе, и турки, видя это, остановились, отказываясь от новой схватки.
Но этот день, насыщенный донельзя событиями, не мог окончиться для Войку без нового потрясения.
Приблизившись к крепости, Чербул увидел Негрула, возившегося с чем-то у края рва. Подъехав ближе, сотник увидел, как молодой цыган вытаскивает из воды чье-то тело. Негрул уложил незнакомца на траву, расстегнул на нем платье, приложил ухо к обнаженной груди; и, услышав, вероятно, что сердце бьется, начал с силой ее растирать. Видя, что незнакомец зашевелился, Негрул удвоил свои усилия: за знатного турка можно было получить хороший выкуп.
— Сюда, пане сотник! — крикнул он, повернувшись к Чербулу. — Здесь какой-то знатный турок! Он жив!
И это были его последние слова. В следующую же минуту спасенный, придя в себя, вынул кинжал и погрузил его в сердце своего спасителя.
Войку подъехал ближе. Рука с саблей, которую он занес уже над убийцей, бессильно опустилась. Перед ним, окровавленный, с блуждающим взглядом, лежал Юнис-бек.
39
Среди своих товарищей — турецких военачальников — Пири-бек Мухаммед слыл посредственным стратегом, но весьма толковым тактиком. Исступленная вера и безумная храбрость бека никогда не мешали ему трезво оценивать обстановку на поле боя и принимать решения хладнокровно, с сознанием своей ответственности перед аллахом, султаном и армией. Пири-бек понимал, что, поскольку возможность захватить Хотин с налета упущена, его войско мало что сможет еще сделать в этом негостеприимном уголке земли ак-ифляков. Для осады и новых штурмов с умом построенных каменных укреплений первоклассной твердыни войско старого бека было слишком мало и слабо.
Пири-бек отдал приказ к выступлению в обратный путь. Совесть сераскера была чиста — перед богом, падишахом и боевыми товарищами, от рядового аскера до паши. Ставка была сделана на предателей, вопреки его возражениям, так что сам он не был в ответе за поражение. Гнев султана, если будет суждено, Пири-бек встретит достойно, с сознанием выполненного долга.
Турки ушли. Лотры, державшие округу в страхе, тоже исчезли из окрестностей Хотина, надо думать — последовали за османами, щипать и дальше их и жалкие остатки мунтянских стягов. За Днестром появился чамбул татар, в крепости кликнули было охотников, чтобы на них ударить, но ордынцы уже ускакали, наверно — на Волынь, где обычно вершили свой промысел хищников.
Войку выделили отдельный покой в большом каменном доме господ пыркэлабов; сотник был уже здесь важным паном, государевым дальним свояком, а значит — родственником самих Влайку и Думы, близких родичей князя Штефана. Невольное для обеих сторон, отнюдь не желанное родство, в котором оказалась с Чербулом мангупская ветвь семейства Палеологов, Комненов, Асанов и Гаврасов, а значит, также молдавский княжеский дом, бросала на скромного сотника отблеск мистического сияния двух владетельных родов, длинного ряда венценосцев императорского и герцогского сана. Это чувствовалось и в обращении с ним и в Хотине: княжне простили неравный брак, Войку оказался членом семьи, хотя — со всеми оговорками, вызванными простотой его происхождения и пустотой кошелька. Правда, преимуществом его оставалась слава, уже ходившая о храбрости молодого воина.
