Марина Александрова - Волгарь
...Ефим, добравшись до родного города, отправился навестить мать. Хотелось ему похвастать и чином есаульским, и одежею знатной, и мошной тугой. Прихватил он с собой подарков всяких: и тканей персидских, и мехов дорогих сибирских, и пару колец золотых с самоцветными каменьями. Гордо вышагивал казак по царицынским улицам, покручивая ус, знай, мол, народ удалого разинского есаула Ефима Парфенова!
Дома была Евдокия, запасы на зиму проворила: дух от ее варенья с подворья Ефим учуял. Ох и обрадовалась старая вдова, когда непутевый сын живым и здоровым перед ней оказался! Да и подарки такие привез, что в пору боярыне столбовой! Евдокия не могла насмотреться на сына: как возмужал он, окреп, как похож стал на отца своего покойного... Чуток всплакнула на радостях женщина, собрала на стол в горенке, да и села напротив, подперев щеку ладонью и глядя с улыбкой, как сын уписывает за обе щеки домашнюю снедь.
А Ефим и впрямь рад-радехонек был после походной-то жизни похлебать наваристого матушкиного борща да шанег со сметаною наесться. Когда отложил сытый казак ложку, Евдокия стала расспрашивать сына о том, что довелось ему испытать, что повидать случилось да где побывать. Ефим охотно принялся рассказывать о своих приключениях, лишь когда пришлось вспомнить Григория, набежала тень на его чело. А Евдокия аж рот прикрыла ладонью от испуганного удивления: столько лет поминали парня за упокой, а вот ведь как оно вышло... Помолчали мать с сыном задумчиво, а затем Ефим сказал:
– Наказал мне Григорий перед смертью Дарью повидать, ты бы, мать, позвала бы ее что ли...
– Да пойдем, Ефимушка, к ней вместе! Племянников повидаешь, большенькие они уже оба. Да разумники какие. Их Никифор грамоте обучать затеялся...
– Мать! – резко оборвал Евдокию Ефим. – И допреж говорил, и сейчас повторю: никогда я евонного порога не переступлю! Дарью позови – я Григорию обещал, а Никифор мне теперь не указ – я и сам есаул у Степана Тимофеевича! Ты этому сотнику цареву передай, что лучше ему сейчас остеречься, а то я ему все припомню!
– Да побойся Бога, Ефимушка! Никифор-то нам только хорошее делал: и избу мне вон справил, и Дарья живет с ним душа в душу, ни в чем отказу не знает! За что ж ты его так не любишь?
– Доколь, мать, ты мне этого сотника в сродственники будешь навязывать, а?! Был он мне врагом, врагом и остался! Милость он, видишь ли, оказал нам – силком на Дарье женился! А она, дура, на цацки польстилась! Да и Григория она не любила. Коль любила бы, так сердце бы ей подсказало, что живой он! Он-то, Григорий, всю жизнь ее помнил, из полону к ней ведь бежал всякий раз! Да и перед смертью ее поминал, простить велел! Эх, да что тут говорить с тобой!.. – и Ефим в сердцах выскочил из избы.
Мать горестно опустила руки. Ну что за сынок у нее уродился такой непутевый да гонористый! Ведь хотела она по доброму поговорить, урезонить шалого, чтоб дети ее в согласии жили да в ладу, а что вышло! И куда сбежал опять?
А Ефим гневен был изрядно после разговора с матерью, и несло его прямиком в кабак. Да только столкнулся он с сестрой своей Дарьей, что вела сыновей домой от дьячка, который обучал их грамоте. В недобрый час встретились брат с сестрой! Даша обрадовалась, что жив братец, что не ранен, что, по всему видно, удачным поход был. Улыбнулась она Ефиму и велела деткам своим поздороваться с дядей родным. Мальчонки поклонились, смущаясь, и, спрятавшись за мамкину спину, принялись разглядывать незнакомого казака в богатой одежде да с красивой саблей.
Но нимало Ефима племянники не обрадовали, да и на сестру смотрел он неласково. Одно сказал:
– Ступай к матери, она тебе там все скажет, – и зашагал своей дорогой.
Ничего не понимающая Дарья постояла еще немного, глядя ему вслед, и, ухватив сыновей за руки, споро пошла да материнской хаты. Завидев знакомое подворье, мальчуганы вырвались и, вихрем влетев в избу, повисли на любимой бабушке, засыпав ее новостями, вопросами и просьбами. Евдокия расцеловала внучат, положила им варенья в миску, усадила за стол и вышла из горенки навстречу дочери.
– Я Ефима встретила, матушка, к тебе он идти велел. Аль содеялось что неладное? – спросила Дарья у матери.
– Да нет, дочка, что с твоим шалым братцем содеется? Вон подарков мне навез. Ты присядь-ка, присядь, Дашенька.
Дочь села, взволнованно глядя на мать, а Евдокия, собравшись с духом, начала рассказывать:
– Ефимка-то наш и в самую Персию с Разиным забирался, басурман пленных на наших полонян православных менял. Вот и выменял из полона Григория, живой Григорий-то был, Дашенька...
– Господи, матушка, да как же это! – вскричала Дарья. – Так что ж, я его и вправду предала, выходит... Прав был Ефим-то...
– Успокойся, дочка. Нет тут твоей вины: все мы его за упокой поминали. Да и простил тебя Гришенька перед смертью...
– Так он...
– Да, Дарья. Когда он с нашим Ефимом из Персии-то возвертался, напали на них десять басурман, да и полег там Григорий, упокой Господь его душу. Ты не плачь, не плачь; пойдем в церкву, да помянем раба Божия Григория, земля ему пухом, – и Евдокия, не выдержав, сама расплакалась.
Так плакали две бабы – молодая и старая. Плакали они по ушедшим до времени любимым да по своей несчастливой доле бабьей. Наконец Евдокия отерла слезы и обратилась к дочери:
– Дарья, будет тебе, будет. Ты ступай домой, упреди Никифора: Ефим-то злющий, чисто аспид, а у Стеньки-то он в есаулах ходит. Не ровен час твой братец чего худого удумает. С него станется!
... А Ефим в это время сидел в кабаке, и злость его не убывала, а все больше росла от выпитого вина. Он вспоминал старые обиды на сотника и рисовал в воображении планы мести. И вскорости подвернулся ему такой случай.
Принялись казаки местные жаловаться Разину, что притесняет их царицынский воевода, чинит им обиды и препятствия всякие. Стенька с ближними казаками кинулся к воеводиным палатам, чтоб расправиться с лихоимцем. Воевода с перепугу все атамановы требования вмиг исполнил, да не надолго ему это помогло: новые жалобщики пришли к Степану Тимофеевичу. Тут уж не на шутку разошелся атаман: не только воевода бит был изрядно и едва ноги сумел унести, но и пошли казаки громить тюрьму и выпускать на волю сидельцев. Так что стал Царицын в тот день под атаманову руку. А людишки кинулись челом бить Степану Тимофеевичу на своих обидчиков, с коими Разин разбирался споро и круто.
Тут-то Ефим и доложил атаману, что стрелецкий сотник Никифор Васильев всегда притеснял бедный люд, мздоимствовал, да еще насильно взял за себя его, Ефима, сестру. Разин тот час велел привести сотника к себе, да и повесить. Ефим вызвался идти за злополучным стрельцом вместе с другими казаками. Вломились они на сотниково подворье, требуя, чтоб выходил Никифор да шел скорее к атаману держать ответ.
