Александр Дюма - Королева Марго
Концом своей шпаги, такой же нетерпеливой, как и он сам, герцог высек искры из мостовой.
В ту же минуту в доме послышались крики, затем выстрелы, громкий топот и бряцание оружия, а затем снова наступила тишина.
Герцог рванулся было к дому.
— Ваша светлость, ваша светлость! — сказал дю Га, приблизившись к герцогу и остановив его. — Ваше достоинство требует, чтобы вы оставались здесь и ждали.
— Ты прав, дю Га! Спасибо! Я подожду. Но, по правде говоря, я умираю от нетерпения и беспокойства. А вдруг он ускользнул от меня?
Внезапно топот ног в доме стал слышнее… на оконных стеклах второго этажа заиграли красные отблески, как на пожаре.
Балконная дверь, столько раз привлекавшая взоры герцога, распахнулась или, вернее, разлетелась вдребезги, и на балконе появился человек; лицо его было бледно, шея залита кровью.
— Бэм! Ты! Наконец-то! — крикнул герцог. — Ну что? Что?
— Фот! Фот он! — хладнокровно ответил немец, нагнулся, и тут же стал с усилием разгибаться, видимо поднимая какую-то большую тяжесть.
— А остальные? Где же остальные? — нетерпеливо спросил герцог.
— Оздальные коншают оздальных.
— А ты что делаешь?
— Сейшас уфидить; отойтить назат немношко. Герцог сделал шаг назад.
В эту минуту стало видно и то, что немец с таким усилием подтягивал к себе.
Это было тело старика.
Бэм поднял его над перилами балкона, раскачал в воздухе и бросил к ногам своего господина.
Глухой звук падения, потоки крови, хлынувшей из тела и далеко обрызгавшей мостовую, ужаснули всех, не исключая и герцога, но чувство ужаса скоро уступило место любопытству — все присутствующие сделали несколько шагов вперед, и дрожащий свет факела упал на жертву.
Стали видны седая борода, суровое благородное лицо и окоченевшие руки.
— Адмирал! — разом воскликнули двадцать голосов и разом смолкли.
— Да, это адмирал! Это он! — сказал герцог, подойдя к трупу и разглядывая его с молчаливой радостью.
— Адмирал! Адмирал! — вполголоса повторяли свидетели этой страшной сцены, сбившись в кучу и робко приближаясь к великому поверженному старцу.
— Ага, Гаспар! Вот ты наконец! — торжествующе произнес герцог де Гиз. — Ты приказал убить моего отца, теперь я мщу тебе!
И он дерзко поставил йогу на грудь протестантского героя.
Но в тот же миг глаза умирающего с усилием открылись, его простреленная, залитая кровью рука сжалась в последний раз, и, оставаясь неподвижным, адмирал ответил святотатцу замогильным голосом:
— Генрих де Гиз! Когда-нибудь и ты почувствуешь на груди ногу твоего убийцы. Я не убивал твоего отца. Будь ты проклят!
Герцог невольно вздрогнул, побледнел, и ледяной холод пробежал по его телу; он провел рукой по лбу, как бы отгоняя мрачное видение, затем опустил руку и решился еще раз взглянуть на адмирала, но глаза его уже закрылись, рука лежала неподвижно, а вместо страшных слов изо рта хлынула черная кровь, заливая седую бороду.
Герцог с решимостью отчаяния взмахнул шпагой.
— Итак, фаша светлость, фы дофолен? — спросил Бэм.
— Да, да, мой храбрый Бэм! — ответил Генрих. — Ты отомстил…
— За херцог Франсуа, та?
— За религию, — сдавленным голосом ответил Генрих. — А теперь, — продолжал он, обращаясь к швейцарцам, солдатам и горожанам, заполнившим улицу и двор, — за дело, друзья мои, за дело!
— Здравствуйте, господин Бэм! — сказал Коконнас, не без восхищения подходя к немцу, все еще стоявшему на балконе и спокойно вытиравшему свою шпагу.
— Так это вы спровадили его на тот свет? — с восторгом крикнул Ла Юрьер. — Как это вам удалось, достойнейший из дворян?
— О-о! Ошень просто, ошень просто! Он слыхал шум, отфорял свой тферь, я протыкал его мой рапир. Но это еще не фсе, я тумай, Телиньи еще стоит за себя, я слышать, он кришит.
В самом деле, в эту минуту послышались отчаянные, как будто женские вопли, и красноватые отблески осветили одно из крыльев дома, образовывавших галерею. Появились двое бегущих мужчин, их преследовала целая вереница убийц. Одного мужчину убили выстрелом из аркебузы; другой подбежал к открытому окну, и, не испугавшись высоты и не убоявшись врагов, ждавших его внизу, бесстрашно спрыгнул во двор.
— Бей! Бей! — закричали убийцы, видя, что жертва ускользает от них.
Человек поднялся на ноги, подобрал шпагу, выскользнувшую у него из рук при падении, бросился, наклонив голову, сквозь толпу, сбил с ног несколько человек, проткнул кого-то шпагой и среди треска пистолетных выстрелов и злобной ругани промахнувшихся по нем солдат молнией промелькнул мимо Коконнаса, который с кинжалом в руке поджидал его у ворот.
— Есть! — крикнул пьемонтец, проколов беглецу предплечье тонким, острым клинком кинжала.
— Подлец! — крикнул тот в ответ, хлестнув своего врага клинком по лицу: в узком пролете ворот нанести удар шпагой было невозможно.
— Тысяча чертей! Это господин де Ла Моль! — воскликнул Коконнас.
— Господин де Ла Моль! — повторил Ла Юрьер и Морвель.
— Он-то и предупредил адмирала! — заорали солдаты.
— Бей! Бей! — вопили со всех сторон.
Коконнас, Ла Юрьер и с десяток солдат бросились в погоню за Ла Молем, а тот, покрытый кровью, охваченный тем возбуждением, которое и является последним пределом жизненных сил человека, мчался по улицам, руководствуясь одним инстинктом. Топот и крики гнавшихся за ним врагов подстегивали и словно окрыляли его. Порой ему хотелось бежать медленнее, но свистнувшая рядом пуля вновь заставляла его ускорить бег. Он уже не дышал, не вдыхал и не выдыхал воздух — из его груди вырывались глухие хрипы и сиплые стоны. Кровь, сочившаяся из головы, смешивалась с потом и заливала лицо.
Вскоре камзол начал стеснять биение его сердца, и Ла Моль сорвал с себя камзол. Вскоре и шпага оказалась слишком тяжелой для его руки — он отшвырнул и шпагу.
Порой ему казалось, что топот врагов отдаляется и что ему удастся ускользнуть от своих палачей, но на их крики сбегались другие убийцы, находившиеся поблизости; бросив свою кровавую работу, они бросались за ним. Внезапно слева от себя Ла Моль увидел спокойно текущую реку и почувствовал, что если он бросится в нее, как загнанный олень, то испытает невыразимое блаженство, и только крайнее напряжение разума удержало его от этого. А справа возвышался Лувр, мрачный, неколебимый, но полный глухих, зловещих звуков. Через подъемный мост взад и вперед сновали шлемы и панцири, сверкавшие холодным отблеском лунных лучей. Ла Моль подумал о короле Наваррском и о Колиньи, то были единственные его покровители. Он собрал все свои силы, взглянул на небо, давая про себя обет стать католиком, если спасется, уловкой выиграл шагов тридцать расстояния у гнавшейся за ним стаи, свернул направо к Лувру, бросился на подъемный мост, смешался с кучей солдат, получил новый удар кинжалом, скользнувшим вдоль ребер, и, несмотря на крики «Бей! Бей!», раздававшиеся со всех сторон, несмотря на изготовившихся к бою часовых, стрелой промчался во двор, влетел в двери, взбежал по лестнице на третий этаж и, прислонившись к знакомой ему двери, начал стучать в нее кулаками и ногами.
