Анна Антоновская - Жертва
Твоих верблюдов с тюками за непригодностью также возвращаю тебе, ибо ты донашиваешь одежды, пока они не покроются потом и салом, и от них идет дурной воздух, ощущаемый за три конных агаджа.
Надеюсь, многомилостивый бог вскоре удостоит тебя за ангельскую доброту вознесением на небо, ибо ты родилась под благоприятным созвездием и лик твой – солнцеподобное светило.
Пребываю на грешной земле в счастливом супружестве с полководцем Георгием Саакадзе.
Княгиня Русудан Саакадзе
из могущественного рода князей
Эристави Арагвских".
В воскресенье утром, когда в Метехи гремели пандури свадебного пира, а на майдане гремели весы и аршины, в час, когда праздничная толпа, торгуясь и переругиваясь, теснилась у крытого караван-сарая, по узким уличкам Тбилиси с трудом передвигался странный караван.
Тбилисцы изумленными глазами провожали трех облезлых верблюдов с княжескими знаменами у хвоста и покорно плетущегося за ними дряхлого осла с кувшином на спине.
Под улюлюканье, смех и шуточные восклицания хилый «начальник» каравана, он же погонщик и гонец, облаченный в богатую одежду, с перекошенным от страха лицом вогнал верблюдов и осла в задние ворота Метехского замка.
Получив «ответное угощение», Мариам от ярости чуть не лишилась рассудка, особенно когда узнала, что дерзкий погонщик, с разрешения Шадимана, выстроил у нее под окном позорный караван и через царевича Кайхосро вручил ей послание Русудан.
Рассвирепев, Мариам велела бросить погонщика в Нарикала – башню для малоопасных преступников.
Мариам осатанела, видя лицемерное возмущение придворных, которые за ее спиной давились смехом. Но что еще хуже – это веселые огоньки в глазах Луарсаба.
Проклятая Русудан и на этот раз восторжествовала.
Лазутчик донес Луарсабу: умная Русудан скрыла от отца и братьев послание Мариам, и все окончилось бранью, развеселившей весь Метехи.
Свадебный двухнедельный пир подходил к концу.
Только один Шадиман мог так умело поддерживать достоинство царского замка. Незадолго до свадебного пира из Тбилиси выступили в разные стороны Картли отряды сборщиков. Под вопли мужчин и плач женщин в деревнях и поселениях они брали скот, птицу, кувшины с медом, просо, масло, вино. Отбирали фрукты, сыр, тащили визжавших свиней, блеющих овец, кудахтающих кур, мычащих коров. Нагружали на арбы корзины с битой дичью, овощами, рыбой.
Гзири и нацвали не брезговали ничем: «Что не съедят князья, сожрут слуги». Вереницы ароб и стада рогатого скота беспрерывно тянулись к Тбилиси и поглощались боковыми воротами Метехского замка.
Все это кипело в больших котлах, жарилось на жаровнях, на вертелах, плавало в жиру, пряных соусах, разукрашивалось зеленью, цветами, поспешно разливалось, раскладывалось в золотые чаши, на золотые блюда, подхватывалось и вплывало в большие залы царского пира. Блюда с золотыми знаками Багратидов склонялись перед знатными гостями и опустошались под звоны чаш и веселые возгласы толумбаша.
Княгини тонкими пальцами, усыпанными перстнями, осторожно разламывая поджаренное крылышко цыпленка, вели изысканный разговор о грузинских стихах, о тонкости рисунка на китайских вазах, о заманчивых картинах из «Тысячи и одной ночи».
Князья запивали вином из прадедовских рогов душистое мясо, пряную дичь и, подхватывая остроумные тосты толумбаша, пересыпали изысканные ответы афоризмами Шота Руставели и Фирдоуси.
Высшее духовенство, степенно запивая нежную рыбу светлым вином, переговаривалось о фресках грузинских храмов, о каллиграфии древних книг, о значении Иверской церкви.
Теймураз, польщенный пышным празднованием его свадьбы, поклялся Луарсабу в дружбе и братстве.
Тесная связь Кахети и Картли подсказала Мамия Гуриели и Левану Мегрельскому войти в военный союз. Георгий Имеретинский отчасти по собственному желанию, отчасти под давлением Тамары тоже поклялся в дружбе Луарсабу и Теймуразу.
Сегодня последний вечер свадебного пира. Все шумно веселы, все довольны. Многие княжны запылали любовным жаром, многие рыцари отдали свои сердца «гибким сернам». И тут же, под благосклонным вниманием царей и цариц, намечались соединения сердец и знамен.
На угловой тахте, утопая в шелковых мутаках и подушках, шептались княгини.
– Нино Магаладзе, наверное, под языком кизил держит.
– Будешь кислым, когда две недели, кроме зеркала, тебя никто не замечает.
– Тамаз и Мераб тоже мало танцуют.
– Из-за Астан сердятся.
– Сами виноваты, зачем пустили Реваза в Иран.
– Правда, принесенное ветром ветер и унесет.
– Гульшари, как ядовитая змея, шипит.
– Довольно чужим местом пользовалась.
– Чужой тахтой тоже довольно…
– Мариам свое лицо потеряла…
– На лошадиный каштан стала похожа.
– Никогда не была очень красивой…
– Умной тоже нет.
– А Теймураз к невесте совсем спокоен…
– Стесняется, родственница.
– Ничего, привыкнет. У иного и орехи не шумят, а у Теймураза и хлопок затрещит.
– Ха… ха… ха…
– Хи… хи… хи… Нато всегда развеселит.
Тэкле оживлена, она словно проснулась от тяжелого сна, на нежных губах расцветает теплая улыбка. Тэкле поднимает бархат ресниц, и два черных солнца обжигают самые ледяные сердца.
Взволнованная молодежь доверяла Тэкле свои тайны. К ее советам прислушивались пожилые княгини. Ее посвящали цари в планы будущих битв. К ее ногам бросали витязи оружие, умоляя для счастья наступить на клинки.
Луарсаб не сводил с нее влюбленных глаз. Он радостно думал: наконец моя Тэкле стала не только царицей моего сердца, но и царицей Картли. Вот она сидит, окруженная первыми красавицами, но все звезды меркнут перед сиянием луны в четырнадцатый день ее рождения.
Имеретинской царице наконец удалось уговорить Тэкле спеть написанную ею самой песню любви. Нежно звенят струны чонгури, перебираемые тонкими пальцами. Нежно звенит голос Тэкле:
Какими словами описать мне
Красоту царя сердца моего?
Какими шелками вышить
Прекрасное имя его?
Есть ли на земле ценность больше,
Чем мудрость царя сердца моего?
О люди, скажите мне, где найти
Песни, достойные слуха его?
Где найти слова, достойные внимания его?
Где найти красоту, достойную взора его?
Есть ли душа возвышеннее его души?
Есть ли пламя сильнее его взгляда?
Есть ли цветы ароматнее его уст?
О люди, не ищите напрасно:
Ни на небе, ни на земле нет равного
Царю сердца моего.
Как же мне смеяться без смеха его?
Как же мне петь без взгляда его?
Как же мне жить без любви его?
О люди, скажите, как жить
Мне без любви царя сердца моего?
Тихо замолкла песня, а струна чонгури еще звенит в зачарованной тишине.
