Эдвард Бульвер-Литтон - Завоевание Англии
По обычаю того времени, Годвина обязали представить заложников в обеспечение своей верности. Они были избраны из его семейства, и выбор пал на сына его Вольнота и Гакона, сына Свена. Но так как Англия, собственно, перешла в руки Годвина, залог не достиг бы предполагаемой цели, оставаясь при Исповеднике. Поэтому решили держать заложников при норманнском дворе, пока король, уверившись в верности и преданности их родных, не позволит им возвратиться домой…
Роковой залог и роковой хранитель…
Через несколько дней после переворота, когда мир и порядок воцарились и в городе, и во всей стране, Хильда стояла на закате солнца одна у каменного жертвенника Тора.
Багряный, тусклый солнечный шар опускался все ниже за горизонт посреди золотистых прозрачных облаков; кругом не видно было ни одной человеческой души, кроме высокой, величественной валы у рунического жертвенника и друидского кромлеха. Она опиралась обеими руками на свой магический посох; можно было подумать, судя по ее позе, что она ждет кого-то или во что-то вслушивается. На пустынной дороге не было видно ни души, но она, очевидно, заслышала шаги; ее зрение и слух были великолепны. Она улыбнулась и прошептала: «Солнце еще не село!» Потом, изменив положение, облокотилась в раздумье на жертвенник и наклонила голову.
Через некоторое время на дороге появились две мужские фигуры; издали увидев Хильду, они пошли быстрее и поднялись на пригорок. Один был облачен в одежду пилигрима, с откинутым назад широким покрывалом; в нем еще сохранились остатки красоты, и лицо обличало могучую душу. Его спутник, напротив, был одет чрезвычайно просто, без украшений, которые носили тогда таны. Но осанка его была очень величественна, а в кротких взорах проскальзывала привычка к повелительности.
Эти люди составляли между собой резкую противоположность, хотя в чертах их было очевидное сходство. Последний их них был чрезвычайно грустен, но кроток и спокоен. Страсти не помрачили ясность его чела, не провели на нем своих резких следов. Длинные, густые светло-русые волосы, которым заходящее солнце придавало золотистый отлив, были разделены пробором и ниспадали до плеч. Брови, чуть темнее волос, были густы, а черты лица тонки, такие же правильные, как у норманнов, но менее резкие; на щеках, загорелых от труда и от воздуха, играл свежий румянец. Его высокий рост, сила, проистекавшая не столько из крепкого сложения, сколько из его соразмерности и воинского воспитания — все это вместе взятое представляло в нем тип саксонской красоты. Вообще, он отличался тем истинным величием, которого, кажется, не ослепит никакое великолепие и не поколеблет никакая опасность и которое проистекает из сознания собственной силы и собственного достоинства.
Это были Свен и брат его Гарольд. Хильда устремила на них пристальный взгляд, смягчившийся от нежности, когда он запечатлел в себе фигуру пилигрима.
— В таком ли положении, — произнесла она, — ожидала я встретить старшего сына Годвина? Для кого я не раз вопрошала светила и сторожила заходящее солнце? Для кого я чертила таинственные руны на ясеневой коре и вызывала из могил скинляку[26] в ее бледном сиянии.
— Хильда, — ответил Свен, — не хочу укорять тебя тем семенем, которым ты засеяла ниву: но жатва с нее снята, и коса переломилась… Отрекись навсегда от своей мрачной гальдры[27] и обратись, как я, к единственному свету, который не померкнет!
Пророчица задумалась и сказала спокойно:
— Вера уподобляется вольному ветру! Дерево не может сказать ему: «Отдохни на моих ветвях!» и не может человек сказать вере: «Осени меня своей благодатью!» Иди с миром туда, где душа твоя найдет себе успокоение: твоя жизнь отцвела. Когда я пытаюсь узнать твою судьбу, то руны превращаются в бессмысленные знаки, и волна не колышется. Иди же, куда Фюльгия[28] направляет стопы твои! Альфадер дает ее каждому человеку со дня его рождения. Ты желал любви, которая была тебе воспрещена. Я тебе предсказала, что твоя любовь воскреснет из глубин гроба, в который жизнь ее была заключена в самом расцвете. Прежде ты жаждал славы, и я благословила твой меч и соткала крепкие паруса для твоих кораблей. Пока человек может еще желать, Хильде дается власть над всей его судьбой. Но когда его сердце обращается в пепел, на зов мой восстает только безмолвный труп, который возвращается опять в свою могилу по прекращении чар… Однако же подойди ко мне поближе, Свен: некогда, в дни твоего беспечного и счастливого детства, я убаюкивала тебя своими песнями.
Хильда с глубоким вздохом взяла руку изгнанника и стала в нее всматриваться. Уступая невольному порыву сострадания, она вдруг поцеловала его, по-матерински, в лоб.
— Я размотала нить твою, — продолжала она, — ты блаженнее всех презирающих тебя и немногих сочувствующих. Сталь тебя не коснется, буря пройдет безвредно над твоей головой, ты достигнешь убежища, которого ты жаждешь… Полночная луна освещает развалины — мир развалинам души и тела рыцаря!
Изгнанник слушал с полнейшим равнодушием, но когда он внезапно обернулся к Гарольду, который не удержал душивших его слез, то и его сухие, горящие глаза наполнились слезами.
— Прощай же теперь, брат, — проговорил он глухо, — ты не должен идти за мной ни шага дальше!
Гарольд раскрыл объятия, и Свен упал ему на грудь.
Глухой стон прервал глубокое безмолвие; братья так крепко прижались друг к другу, что невозможно было понять, из чьей груди вылетел этот стон. Изгнанник скоро вырвался из объятий Гарольда и сказал с тихой грустью:
— А Гакон… милый сын мой! Он обречен быть заложником на чужой стороне! Ты его не забудешь? Ты будешь защищать его, ведь правда, Гарольд? Да хранят тебя боги!
Он вздохнул и торопливо спустился с холма.
Гарольд пошел было за ним, но Свен остановился и промолвил внушительно:
— А твое обещание? Или я пал так низко, что даже родной брат не считает за нужное сдержать данное мне слово?
Гарольд замер. Когда Свен уже скрылся за поворотом дороги, вечерняя темнота рассеялась сиянием восходящей луны.
Гарольд стоял как вкопанный, устремив глаза вдаль.
— Смотри, — сказала Хильда, — точно так же, как луна восходит из тумана, возникнет и твоя слава, когда бледная тень несчастного изгнанника скроется во мраке ночи. Ты теперь старший сын знаменитого дома, в котором заключены и надежда сакса, и счастье датчанина.
— Неужели ты думаешь, — возразил Гарольд с неудовольствием, — что я способен радоваться горькой судьбине брата?
— О, ты еще не слышишь голоса своего истинного призвания?! Ну так знай же, что солнце порождает грозу, а слава и счастье идут рука об руку с бурей!
