Александр Кердан - Невольники чести
Раздумья главного правителя прервал стук в дверь. Не дожидаясь ответа Баранова, стучавший просунул в проем голову. Правитель узнал караульщика Якова Дорофеева, назначенного нынче в дозор на звонницу местной церкви — с нее видно на много верст.
— Что стряслось, Яков?
— Корабль на подходе, Лександра Андреевич! Не наш, не компанейский…
И, подтверждая его слова, над водами залива громыхнула пушка, которая и вернула к сознанию Абросима Плотникова, лежащего в трюме «Юникорна».
Глава четвертая
Велик Тихий океан. Непомерны его просторы, раскинувшиеся от вечных льдов Арктики до солнечных берегов Австралии.
В штилевые ночи, когда зажигаются над его водами мириады звезд, кажется океаническая ширь равной опрокинутому навзничь небу. И порхающие, словно ангелы, над умиротворенной пучиной летающие рыбы еще более усиливают это сходство.
Когда же взвихрится зыбь океана тайфуном, стираются все грани. Тогда и небо, и бездна — все едино в разгневанном, яростном лике его.
Каким же тщедушным кажется человек и творения неутомимых рук людских перед неукротимой стихией! Словно игрушки, швыряют то вверх, то вниз гигантские волны отдавшиеся их власти, еще совсем недавно казавшиеся такими надежными суда.
Тысячи тысяч кораблей: папирусные лодки египтян, китайские жонги, корветы и галеоны Старого Света — покоятся на дне, храня в своих трюмах несметные сокровища.
Но не только флотилии обрели последнюю пристань на океаническом ложе, там громоздятся затонувшие материки и острова, с некогда многолюдными городами и величественными храмами.
Толща горько-соленой воды скрывает от глаз человеческих следы минувших цивилизаций, словно предупреждая: не суетись! Все мы — малые песчинки в часах Вечности, слезинки на бестрепетной ладони Провидения…
Но что для человечества эти предостережения, если никогда не одолеть его тягу к неведомому, не запугать ищущую единственного приюта душу?
Новые и новые поколения мореходцев и смельчаков в поисках удачи и открытий бороздят просторы Великого океана, платя за первопроходство самой высокой ценой — своей жизнью.
Вослед им идут авантюристы, стяжатели, честолюбцы. Они используют эти открытия в иных целях: набивают богатством мошну, утверждают свою власть, устанавливают новые границы. При любом кипении пены не избежать…
Не оттого ли и становятся так тесны берега океана, на которых прежде спокойно уживались многие племена и народы?
Войнами и распрями, уносящими стократ больше жизней, чем морская пучина, завершаются попытки пришельцев овладеть чужими землями.
Точно клубы пожаров, веют над побережьем злоба и алчность — неизменные спутницы завоеваний. Не под их ли влиянием делается все свирепей год от года тихий, незлобивый от природы нрав океана? Не они ли вызывают цунами и шторма? Или это по воле Творца звучит для нас, живущих, очередное заклятие:
— Люди! Не суетитесь! Помните о вечном…
2— Капитан, разрази меня гром! Русский отказался дать двадцать тысяч отступного за аманатов.
— Смит, и это говоришь ты или меня начал подводить слух? — интонация Барбера не сулила ничего доброго. Матрос хорошо знал повадку сэра Генри самые зловещие слова произносить умиротворенным голосом.
— Позвольте заметить, сэр… Эта седая лиса Баранов сразу признал меня, как я из всех парусов в мире узнаю кливер нашего «Юникорна». Это ведь он принимал меня на службу в компанию на Ситхе… А теперь и виду не подал… Похоже, пронюхал обо всем…
— Плевать мне на его чутье! Я желаю сам из своего пудинга изюм выковыривать!.. Так что предлагает этот старый акулий плавник?
— Шесть тысяч дублонов, кэп… И те не золотом, а бобрами… — вытянутый, как бушприт, нос Смита почувствовал, что встречи с кулаком Барбера ему не избежать. Вся фигура матроса обмякла, словно паруса в штиль, за которым последует буря.
И буря не заставила себя ждать.
— Шесть тысяч? Взамен двадцати… — еще более тихим голосом переспросил сэр Генри и на мгновение умолк. Так на короткое время затихает океан перед шквалом. — Да этот русский — просто сумасшедший! — наконец взорвался он. — Не понимает, с кем имеет дело! Мне легче взять на абордаж его богадельню, чем согласиться на эти условия! И я возьму ее, тысячи чертей! — Барбер еще несколько минут изрыгал проклятья русскому правителю, в ушах матроса звучавшие лучшей музыкой: «Пронесло!»
И поскольку Смиту теперь ничего не угрожало, он рискнул вставить замечаньице:
— Боюсь, сэр, это будет потруднее, чем драка с тем испанским галионом, который мы атаковали полгода назад… Русский с умыслом провел меня по фортам крепости… Береговая батарея — одиннадцать пушек. Редуты мощные, и гарнизон человек четыреста…
— Плевать мне на их батарею! На «Юникорне» своих пушек целая дюжина и команда — не чета барановскому сброду… Я спалю его столицу, а самого — повешу! На его же собственных кишках…
— И все же, сэр, — попытался Смит вернуться к прежней теме, — драться с русскими сейчас для нас — дело, не стоящее дохлого тюленя! Подумайте, мехов у нас в трюме достанет на знатную расторжку. А в баталии, случись она, можем то, что имеем, попортить, а нового прибытку не получить вовсе!
— Свои советы оставь для шлюх в Ванкувере, а пока — захлопни пасть. Здесь я — хозяин, — с ноткой раздумья сказал Барбер, снова помолчав. Теперь уже оттого, что какое-то сомнение слова матроса все-таки заронили.
Капитан нервно прошелся по каюте, скрипя башмаками с тупыми носами и массивными золотыми пряжками. Остановился против Смита. Уставился так, что тот содрогнулся: ну тут уж точно амба! Глаза капитана, обычно стылые, пустые, в этот миг метали молнии. Не привыкший, чтобы поперек его желаний и гордыни что-то вставало — будь то толковый совет или собственный здравый смысл, — Барбер испепелял подручного взглядом. Но постепенно молнии начали тускнеть. Может быть, Смит и прав: даже излетная пуля убивает. Русский правитель, хотя и потерпел поражение на Ситхе, здесь покуда еще силен. И трудно сказать, улыбнется ли вновь эта продажная стерва фортуна ему, Барберу, — своему вчерашнему любовнику. Имея в трюме целое состояние, лезть на рожон не хотелось. Тем паче что на шесть тысяч дублонов бобровых шкур можно получить, ничем не рискуя. Что же до самого Баранова? Так ведь нынешний случай — не последний. Как говаривал старик Бланшард: если ветер был, да ушел, почеши мачту, и он вернется…
Воспоминание о старом хозяине шхуны, как ни странно, вернуло сэру Генри способность мыслить хладнокровно.
