Артур Конан Дойл - Дядя Бернак
— Почему вы, адмирал Брюикс, — крикнул Наполеон самым оскорбительным тоном, — почему вы не исполнили моих приказаний прошлой ночью? — Я видел, что приближался шторм, Ваше Величество… Я знал, что… Он так волновался, что с трудом выговаривал слова.
— Я знал, что если идти дальше около этого неизменного берега… — Кто дал вам право рассуждать? — с холодным пренебрежением крикнул Наполеон — вы знаете, что ваши суждения не должны идти вразрез с моими! — В деле мореплавания…
— Безразлично, в каком деле!
— Разыгрывалась ужаснейшая буря, Ваше Величество!
— Как! Вы и теперь осмеливаетесь спорить со мною?!
— Но если я прав?
Полная тишина воцарилась в комнате. Томительная тишина, которая наступает всегда, когда многие, притаив дыхание, ожидают чего-то, что должно произойти. Лицо Наоплеона было ужасно; его щеки приобрели какой-то мутный, землистый оттенок, все мускулы были страшно напряжены. Это было лицо эпилептика, судорожно искривлявшееся.
С поднятым хлыстом он направился к адмиралу.
— Ты наглец! — прохрипел он.
Он произнес итальянское слово coglione, и я ясно видел, что чем он больше забывался, тем его французский язык имел все более ясно-выраженный иностранный акцент. На мгновение, казалось, он готов был ударить моряка этим хлыстом по лицу. Тот отступил на шаг и схватился за саблю. — Берегитесь, Ваше Величество! — задыхаясь, прохрипел оскорбленный адмирал.
Всеобщая напряженность достигла высшей точки. Все ждали чего-то. Наполеон опустил руку с хлыстом и стал кончиком его похлопывать себя по сапогу.
— Вице-адмирал Магон, — сказал он, — я передаю вам командование флотом. Адмирал Брюикс, вы покинете Францию в 24 часа и отправитесь в Голландию! Где же лейтенант Жерар?
Мой спутник вытянулся в струнку.
— Я приказал вам немедленно доставить monsieur Луи де Лаваля из замка Гросбуа!
— Он здесь, Ваше Величество!
— Хорошо, идите!
Лейтенант отдал честь, молодцевато повернулся на каблуках и удалился. Император обернулся ко мне. Я много раз слышал о том, что некоторые обладают глазами, которые, казалось, проникают все ваше существо, — его глаза были именно такими, я чувствовал, что он читал мои сокровеннейшие мысли. Но на лице Наполеона уже не было и следа того гнева, который искажал его черты за минуту до этого; оно выражало теперь самую теплую приветливость.
— Вы приехали служить мне, m-r де Лаваль?
— Ва, Ваше Величество!
— Но вы ведь долгое время не желали этого?
— Это зависело не от меня.
— Ваш отец эмигрант-аристократ?
— Да, Ваше Величество!
— И приверженец Бурбонов?
— Да!
— Теперь во Франции нет ни аристократов, ни якобинцев. Мы все французы объединились, чтобы работать для славы отечества. Вы видели Людовика Бурбона?
— Да, мне пришлось один раз видеть его!
— Его внешность не произвела на вас особенно сильного впечатления? — Нет, Ваше Величество, я нахожу, что это был очень изящный и приятный человек, но и только!
На мгновение искра гнева промелькнула в этих изменчивых глазах, затем он слегка потянул меня за ухо, говоря:
— Monsieur де Лаваль, вы не созданы быть придворным! Знайте, Людовик Бурбон не получит обратно трона уже только за распространение прокламаций, которые он усиленно пишет в Лондон и подписывает просто Людовик. Я нашел корону Франции, лежащей на земле и поднял ее на конец моей сабли! — Вашей саблей вы возвысили Францию, Ваше Величество, — сказал Талейран, стоявший все время за его плечом.
Наполеон взглянул на своего фаворита, и тень подозрения мелькнула в его глазах. Потом он обратился к своему секретарю.
— Отдаю m-r де Лаваля на ваши руки, де-Миневаль, — сказал он, — я желаю видеть его у себя после смотра артиллерии.
11. СЕКРЕТАРЬ
Император, генералы и офицеры отправились на смотр, а я остался наедине с весьма симпатичным черномазым молодым человеком, одетым во все черное, с белыми гофренными манжетами. Это был личный секретарь Наполеона, monsieur де Миневаль.
— Прежде всего вам надо несколько подкрепиться, monsieur де Лаваль, — сказал он, — всегда надо пользоваться случаем подкрепить свои силы едой, если имеешь к этому возможность, тем более, что вы будете ждать Императора для переговоров по вашему делу. Он сам подолгу может не есть ничего, и в его присутствии вы тоже обязаны поститься! Уверяю вас, что я совершенно истощен от постоянного голодания!
— Но как же он выносит это? — спросил я.
Monsieur де Миневаль произвел на меня очень приятное впечатление и я отлично чувствовал себя в его обществе.
— О, это железный чловек, m-r де Лаваль, мы не можем с него брать пример. Он часто работает в течение 18 часов и для подкрепления выпивает всего одну или две чашки кофе. Он поражает нас всех! Даже солдаты менее выносливы, чем он. Клянусь, я считаю за высшую честь быть его секретарем, хотя с этой должностью соединено много тяжелых минут. Очень часто в двенадцатом часу ночи я еще пищу под его диктовку, хотя чувствую, что глаза слипаются от усталости. Это трудная работа. Наполеон диктует так же быстро, как говорит, и ни за что не повторить сказанного. «Теперь, Миневаль, — скажет он вдруг, — мы закончим с вами дела и пойдем спать!» И когда я в душе уже поздравлял себя с вполне заслуженным отдыхом, он добавляет: «Мы начнем с вами в три часа утра». Трех часов, по его мнению, вполне достаточно, чтобы успеть отдохнуть!
— Но разве у вас нет определенного времени для обеда и ужина, m-r Миневаль! У меня немало работ по домашнему хозяйству и все же я свободнее вас. Успеем ли мы пообедать до возвращения императора?
— Конечно, однако вот и моя палатка, все уже готово. Отсюда можно видеть, когда император будет возвращаться, и мы всегда успеем добежать до приемной. Мы здесь на биваках, и поэтому наш стол не может отличаться изысканностью, но без сомнения, m-r де Лаваль, извините нам это! Я с наслаждением ел котлеты и салат, слушая рассказы моих приятелей о привычках и обычаях Наполеона; меня интересовало все, что относилось к этому человеку, гений, который так быстро сделался самым популярным человеком в мире. M-r де Коленкур говорил о нем с удивительной непринужденностью.
— Что говорят о нем в Англии, monsieur де Лаваль? — спросил он. — Мало хорошего!
— Я так и понял это из газетных известий! Все английские газеты называют императора неистовым самодуром, и все таки он хочет читать их, хотя я готов побиться об заклад, что в Лондоне он прежде всего разошлет всю свою кавалерию в редакции газет с приказанием хватать их издателей. — А затем?
— Затем, в виде заключения мы вывесим длинную прокламацию, чтобы убедить англичан, что если мы и победили их, то только для их же блага, совершенно против нашего собственного желания, и что если они желают правителя протестанта, то и его взгляды мало расходятся со взглядами их Святой Церкви.
