Бернард Корнуэлл - Золото стрелка Шарпа
Напрашивалось предположение, что село оказалось в самом центре территории, расчищаемой для беспрепятственного снабжения войск Массена. Керси с этим согласился. Они с Шарпом смотрели, как с севера подходят новые кавалерийские части. Драгуны, кирасиры, императорские гвардейцы… В туче пыли, поднятой ими, уместилась целая армия, которой предстояло гонять партизан по опаленным солнцем холмам.
Девушка поднялась на обрыв и молча смотрела на кавалерию, оставляющую ее село. В коричневом пылевом мареве сталь разбрасывала игольчатые отблески солнца – мощь Франции, снискавшая славу лучшей кавалерии Европы, уходила с позором из захудалого испанского селения, не одолев горстки партизан.
Шарп взглянул на Керси – майор разговаривал с Терезой. В который раз Шарп порадовался, что не ему приходится воевать с герильерос. Победить их можно только одним способом: уничтожив всех до единого, от младенца до старика. Но и такой способ не всегда срабатывает – французы только что в этом убедились. Шарп вспомнил кровь и трупы в подвале. Не так выглядела война при Талавере, совсем не так.
Все еще остерегаясь французских разъездов, англичане переночевали в балке. Где-то ближе к рассвету в груди Келли перестали лопаться кровавые пузыри. Снова Прю Келли – вдова, хоть она этого еще не знает. Шарп вспомнил улыбку маленького капрала, его усердие… Келли похоронили на рассвете. Выдолбили в сухой земле могилу, завалили труп камнями, чтобы лисы не разорвали, а коршуны не расклевали пробитую французской пулей грудь.
Потом Керси читал на память заупокойную, а солдаты понуро стояли вокруг могильного холмика. Покойся с миром, земля тебе пухом, а через несколько недель Прю снова выйдет замуж – только это и выручает женщин, скитающихся с солдатами.
Польский сержант, связанный мушкетными ремнями, наблюдал за похоронами и даже на несколько минут перестал дергаться.
Наступил новый день, такой же жаркий, как и минувший, дождь упрямо держался в стороне. Рота легкой пехоты шла по долине на поиски золота.
Глава девятая
Сладковатый запах щекотал ноздри, оставлял где-то в их глубине противный осадок, однако невозможно было объяснить, чем же он так неприятен. Шарпу он был вовсе не в диковинку, да и большинству солдат из роты, – его узнали еще в пятидесяти ярдах от села. И дело не в столько в нем, подумал Шарп, сколько в безветрии – запах стоял, как невидимый туман. Подобно туману, он сгущал воздух, затруднял дыхание и при этом все время сулил сладость – как будто мертвецы были сделаны из сахара и меда.
В живых не осталось даже собак. Уцелело несколько кошек, слишком вертких для французов, но собак, как и их хозяев, растерзали с нечеловеческой жестокостью, словно французам казалось, что само по себе убийство – слишком слабая кара, что труп надо вывернуть наизнанку, иначе он каким-нибудь волшебным образом оживет и снова подстроит им засаду.
Пощадили только одного человека – солдата из роты Шарпа, потерявшегося в ночной атаке. По неписаному кодексу чести, довольно часто соблюдаемому обеими армиями, французы оставили Джона Рордена на матрасе с хлебом и водой под рукой и пулей в животе, от которой ему предстояло умереть до начала нового дня.
На сбивчивом английском Рамой поведал Шарпу, что в селе оставалось четыре дюжины людей, по большей части старики и дети, и все они теперь мертвы. Шарп смотрел на порушенные дома, на низкие белые стены, испятнанные кровью.
– Почему вы их не увели?
Рамон пожал плечами и махнул забинтованной рукой.
– Они были хорошо делать.
– Хорошо?
– Французы. – Он не мог подобрать слово, и Шарп решил помочь.
– Умно?
Молодой человек кивнул. Нос у него был, как у сестры, и такие же темные глаза, а в них – дружелюбие, которого Шарп не замечал у Терезы.
Рамон сокрушенно покачал головой.
– Они ведь не все быть герильерос, да? – Каждая фраза звучала вопросом, юноша хотел убедиться, что его английский понятен. Шарп кивнул. – Они хотеть мира? И вот. – Последовали две короткие фразы на испанском; в голосе звучала горечь, и Шарп понял, что война вовлекает в себя всех жителей нагорья, хотят они того или нет. Рамон заморгал, сдерживая слезы, – он родился и вырос среди тех, кто сейчас под развалинами. – Мы пойти туда? – Он показал на север. – Они быть перед нами, да? Мы быть… – Он описал перевязанными руками круг.
– Окружены?
– Si. – Молодой человек взглянул на правую ладонь, на пальцы, торчащие из серой повязки, и Шарп увидел, как гнется указательный палец, будто жмет на спусковой крючок. Рамон снова будет сражаться.
Трупы лежали не только в подвале. Многих уланы – видимо, забавы ради – отвели в обитель отшельника, где селяне и встретили свой страшный конец. На ступеньках дома Шарп увидел Исайю Танга, обожателя Наполеона, – стрелок извергал из себя завтрак.
Возле обители ждала рота. Перед сержантом Мак-Говерном стоял высокий гордый пленник. Шарп остановился перед шотландцем.
– Приглядывайте за ним, сержант.
– Есть, сэр. Никто его не тронет. – Грубое, обветренное лицо исказилось, как от боли. – Дикари, сэр, вот они кто! Сущие дикари!
– Знаю.
Тут нечего было сказать, нечем смягчить боль шотландца, отца, давно не видевшего своих детей, но только что увидавшего маленькие безжизненные тела.
В церквушке стоял густой запах смерти, жужжали полчища мух. Шарп задержался на крыльце. Входить не тянуло – не только из-за трупов, но еще из-за клада, возможно, находившегося внутри. Золото. Вот они в двух шагах от спасения армии, но вместо торжества он ощущает грязь на душе, прикосновение ужаса, от которого хочется возненавидеть свою службу.
Окаменев лицом, Шарп поднялся по ступенькам и подумал: что испытывают его люди, нередко попадая в ситуации, где уставы больше не действуют? Он вспомнил неудержимое буйство после осады, дикую жгучую ярость, охватывавшую его в частых и тщетных попытках ворваться в узкий пролом; едва нахлынула напоенная тлением прохлада обители, он понял, что эта испанская война никогда не кончится, если не пропустить через мясорубку проломленных крепостных стен всю английскую пехоту.
– Наружу! Вынесите их наружу!
Бледные солдаты изумленно оглянулись на взбешенного Шарпа, но он не знал, какие еще чувства можно испытывать при виде убитых детей.
– Похоронить.
По щекам Харпера катились слезы. Какая жестокость, какая подлость, неужели дети это заслужили? У крыльца стояли Керси и Тереза – они не плакали. Майор теребил ус.
– Ужасно. Просто ужасно.
– Так же и они поступают с французами, – сказал Шарп неожиданно для себя. Сказал правду, вспомнив голых пленников и представив, как умерли остальные захваченные гусары.
