Альберто Васкес-Фигероа - Гароэ
– Ради всего святого, Гонсало! Ты спятил? Как ты мог подумать, что я поверю в твой рассказ о пребывании на Иерро, если сейчас ты несешь несусветную чушь: будто какая-то травка, о которой никто слыхом не слыхивал, выступает в этой истории в роли главного злодея?
– Сожалею, что ты так это воспринимаешь, но тебе придется согласиться с тем, что любая история имеет свою подноготную… – невозмутимо ответил его собеседник. – И хотя то, что я собираюсь тебе изложить, это всего лишь мои собственные соображения, они небеспочвенны: как-никак я провел на островах больше тридцати лет, говорю – один из немногих – на языке туземцев и посвятил много времени изучению их обычаев.
– Несомненно, но все же в отношении этого самого орхила или как там он называется, думаю, ты преувеличиваешь.
– Может, ты изменишь мнение, если я скажу, что так или иначе он явился причиной смерти моей жены и ребенка, которого она ждала.
– Этого я не знал, – извинился собеседник, явно смутившись. – Мне жаль, что я тебя расстроил.
Гонсало Баэса протянул руку и похлопал ею по руке своего друга, ответив ему с некоторым подобием улыбки:
– Ты меня вовсе не расстроил, поскольку не мог подозревать о существовании какой-либо связи между одной из примитивнейших форм жизни, произведенной природой, и самым совершенным созданием той же природы… – Антекерец несколько мгновений сидел, не шелохнувшись, уставившись в самый темный угол просторной столовой, и наконец проговорил – больше для себя, чем для человека, разделявшего с ним трапезу: – Я все еще не понимаю, как это могло случиться…
Воцарилось неловкое молчание: один из сотрапезников, казалось, погрузился в море горечи, а другой не знал, как ему поступить, поэтому сидел тише воды ниже травы, пока хозяин дома, словно вернувшись из другого мира, не решил заговорить:
– Секрет орхила заключается в том, что без него нельзя обойтись при производстве одного невероятно дорогого и ценного вещества.
– Это что, афродизиак?
– Нет.
– Эликсир вечной молодости?
– Тоже нет.
– Яд, который нельзя обнаружить?
– Ничего такого драматичного… – невозмутимо ответил Гонсало Баэса. – Просто-напросто из орхила добывают краску пурпурного цвета, а пурпур – символ власти, поскольку только императоры, короли и кардиналы имеют право окрашивать свои одежды в такой необычный и дорогостоящий цвет.
– Какая глупость!
– Абсолютная глупость, – вынужден был признать отставной генерал. – Известно же, что животные имеют весьма ограниченную способность к мышлению, тогда как мы, люди, можем стать необычайно умными или необычайно глупыми. – Он пожал плечами, словно этого было достаточно для подтверждения правильности его слов, и добавил: – То, что кто-то может считаться более важным, чем остальные его сородичи, только из-за цвета одежд, неоспоримо доказывает, что человеческая глупость не имеет пределов.
– С этим я согласен, но не пойму, какое отношение это имеет к несчастьям островитян.
– Имеет, и самое непосредственное… – возразил ему старый друг. – Судя по тому, что мне удалось выяснить, почти две тысячи лет назад финикийцы обнаружили, что Канарские острова являются тем местом в мире, где больше всего орхила, поскольку он растет только на утесах, о которые неистово бьются атлантические ветры.
– Как это обнаружилось, если, насколько я понял, они пускались в плавание только по Средиземному морю?
– Не имею ни малейшего представления, но известно же, что у них были поселения в Андалусии, так что рано или поздно они должны были проникнуть в океан. Зато мне доподлинно известно, что финикийские торговцы завезли на острова сотни рабов и создали колонии, занимавшиеся добычей орхила и производством краски. Вполне возможно, что в период упадка торговли о них забыли, и те, кого мы называем гуанчами (хотя я настаиваю на том, что слово использовано неверно), ведут свое происхождение от них.
– Всегда считалось, что островитяне произошли скорее от берберов.
– Дело в том, что некоторые из них имели своими предками рабов, которых финикийцы захватили во время похода на север Африки, а другие, главным образом на Фуэртевентуре и Лансароте, добрались до островов самостоятельно с близлежащих берегов пустыни. Однако, на мой взгляд, обитатели западных островов были привезены единственно с целью сбора орхила.
Прелат несколько секунд хранил молчание и вновь с воодушевлением принялся за аппетитного кролика, который уже начал остывать. Затем вытер рот тыльной стороной ладони и, наконец, заметил:
– Даже если и так, нет сомнения в том, что им оказали огромную услугу, поскольку лучше уж быть рабом, забытым на райском острове, чем бербером в североафриканских каменистых урочищах. Но впрочем, эта тема к делу не относится…Что еще ты мне расскажешь об орхиле?
– Что он растет очень медленно на своего рода корке, покрывающей вулканический камень. Если корка, соединяющая его с утесом, ломается, он в этом месте уже больше не вырастает, поэтому следует крайне осторожно срезать листья, которые едва достигают длины фаланги пальца. Я также выяснил, что французы Жан де Бетанкур и Гадифер де Ла Саль прибыли на острова не из любви к приключениям и не из жажды славы: они искали орхил, поскольку происходили из одного района Нормандии, известного своими красильнями. Говорят, лет двести назад один флорентийский путешественник обнаружил в Сирии древний папирус, в котором описывался секрет финикийцев, касавшийся способа изготовления пурпура на основе орхила. Он разбогател и передал формулу своим сыновьям, и поэтому семья стала называться «Оркилаи».
Не ведаю, каким образом этот папирус попал в руки нормандцев, но знаю, что в годы своего пребывания на островах они занимались производством краски, вот поэтому некоторые туземные женщины научились это делать.
– И ты предполагаешь, что Гарса была одной из них?
Отставной генерал несколько раз кивнул головой. Казалось, он мысленно вернулся в прошлое – на много-много лет назад.
– Я не предполагаю, а точно знаю, потому что этому обучила ее бабушка, и очень скоро она предупредила меня об опасности: что произойдет, если проклятая и уже забытая пурпуровая лихорадка вновь овладеет островом. «Жидкость, которой окрашивают шкуру, столь же бесполезна, сколь и разноцветные бусы… – сказала она мне. – Это не еда, не питье, не лекарство от болезней. Однако она может наделать столько же зла среди твоих соплеменников, сколько бусы – среди моих».
– Тонкое замечание, спору нет… – согласился прелат. – И, на мой взгляд, нетипичное для человека, у которого не было возможности учиться.
