Бернард Корнуэлл - Еретик
— Пока мы ждем, — сказал он отцу Медоузу, — может быть, ты напомнишь народу, за что ее хотят сжечь?
Священник, казалось, растерялся от этого предложения, однако он собрался с мыслями и произнес:
— У некоторых людей околела скотина. А еще она прокляла жену одного человека.
На лице Томаса отразилось легкое удивление:
— Скотина и в Англии иногда дохнет. И мне тоже случалось проклинать чьих-то жен. Разве это делает меня еретиком?
— Она предсказывает будущее! — возразил Медоуз. — Она плясала обнаженной в грозу и использовала магию, чтобы обнаружить воду.
— Вот оно что. — Томас выглядел озабоченным. — Воду?
— С помощью прутика! — вмешался Галат Лоррет. — Это дьявольские чары!
Томас, казалось, призадумался. Он бросил взгляд на Женевьеву, которую било мелкой дрожью, потом перевел взгляд на отца Медоуза.
— Скажи мне, отец, — промолвил он, — может быть, я не прав, но я считал, что Моисей ударил по скале посохом своего брата и исторг воду из камня?
Изучать Священное Писание отцу Медоузу доводилось в незапамятные времена, но эта история показалась ему знакомой.
— Я припоминаю кое-что подобное, — признал он.
— Отец! — предостерегающе произнес Галат Лоррет.
— Молчать! — рявкнул Томас на консула и возвысил голос: — «Cumque elevasset Moses manum, — начал он по памяти и как будто ничего не перепутал, — percutiens virga bis silicem egressae sunt aquae largissimae».
Невеликое, казалось бы, преимущество — родиться внебрачным отпрыском священника да провести несколько недель в Оксфорде, но нахватанных знаний, как правило, было достаточно, чтобы переспорить настоящего клирика.
— Ты не перевел мои слова, святой отец, — сказал он священнику. — Давай-ка расскажи народу, как Моисей ударил посохом по скале и оттуда хлынула вода. А потом ответь, в чем грех этой девушки. Ведь если Богу угодно, чтобы воду находили с помощью палки, то что плохого, если она то же самое делала с помощью прутика?
Толпе это не понравилось. Послышались выкрики, и только вид двух лучников, появившихся на крепостной стене над двумя болтающимися трупами, их утихомирил.
— Она прокляла женщину и предсказывала будущее, — поспешно перевел священник возгласы протестующих.
— И что она там увидела, в будущем? — спросил Томас.
— Смерть, — ответил вместо отца Медоуза Лоррет. — Она сказала, что город наполнится трупами и мы будем лежать на улицах непогребенными.
На Томаса эти слова, казалось, произвели впечатление.
— Надо же, страсти какие! А она, часом, не предсказывала, что вы вернетесь под власть своего законного сеньора? Не говорила, что граф Нортгемптон пришлет сюда меня, а?
Последовало молчание, затем Медоуз покачал головой.
— Нет, — сказал он.
— Выходит, — промолвил Томас, — она не слишком-то хорошо прозревала будущее. Значит, дьявол ей не помогал.
— Епископский суд решил иначе, — упорствовал Лоррет, — и не твоего ума дело судить, правильно или нет решение законных властей.
Меч, молниеносно выхваченный Томасом из ножен, для защиты от ржавчины был смазан маслом, и его клинок влажно сверкнул, уткнувшись в отороченное мехом одеяние Галата Лоррета.
— Я и есть законная власть! — заявил Томас, наступая на отшатнувшегося консула. — И тебе стоит об этом помнить. Я никогда не встречал вашего епископа, но если он считает девушку еретичкой из-за того, что где-то сдохла корова, значит, он дурак, а если он выносит ей приговор, потому что она делает то же самое, что Господь повелел сделать Моисею, значит, он богохульник.
Лучник снова сделал выпад мечом, заставив Лоррета торопливо попятиться.
— Какую женщину она прокляла?
— Мою жену, — с негодованием ответил Лоррет.
— Она умерла? — спросил Томас.
— Нет, — признал Лоррет.
— Значит, проклятие не подействовало, — сказал Томас, возвращая меч в ножны.
— Она нищенствующая, — не уступал отец Медоуз.
— А что значит «нищенствующая»? — спросил Томас.
— Еретичка, — беспомощно промямлил священник.
— Ты ведь не знаешь, что это значит, верно? — сказал Томас. — Для тебя это просто слово, и за это одно слово ты готов ее сжечь?
Он вытащил поясной нож, но тут, словно вспомнив о чем-то, снова повернулся к консулу.
— Я полагаю, ты собираешься послать донесение графу Бера?
Лоррет попытался изобразить удивление, словно ни о чем подобном и не помышлял.
— Не держи меня за глупца, — сказал Томас. — Ты, поди, уже состряпал ему послание. Так вот, напиши вашему графу и вашему епископу, сообщи им, что я захватил Кастийон-д'Арбизон, и сообщи им также…
Томас помолчал. Всю ночь он терзался сомнениями и горячо молился, ибо очень старался быть добрым христианином, но сердце упорно твердило ему, что девушка не должна сгореть. И тот же внутренний голос подсказывал, что его искушает жалость, и золотистые волосы, и блестящие глазки, и он терзался еще пуще, но в конце своих молитв он понял, что не может послать Женевьеву на костер. Так что теперь лучник разрезал веревку, стягивавшую ее руки, а когда в толпе послышались протестующие возгласы, возвысил голос:
— Скажи вашему епископу, что я освободил эту еретичку.
Он сунул нож обратно в ножны, правой рукой обнял худенькие плечи Женевьевы и снова обернулся к толпе.
— Скажи вашему епископу, что она находится под защитой графа Нортгемптона. И если ваш епископ захочет узнать, кто это сделал, назови ему то же самое имя, которое ты сообщишь графу де Бера. Томас из Хуктона.
— Уктона, — повторил Лоррет, с заминкой произнося непривычное слово.
— Хуктон, — поправил его Томас, — и скажи ему, что милостью Господней Томас из Хуктона является правителем Кастийон-д'Арбизона.
— Ты? Будешь здесь править? — возмущенно спросил Лоррет.
— Буду, — подтвердил Томас. — И как ты сам только что убедился, я принял на себя власть распоряжаться жизнью и смертью. В том числе и твоей, Лоррет.
С этими словами он повернулся и увел Женевьеву во внутренний двор. Ворота со скрежетом затворились.
Кастийон-д'Арбизон, за неимением другого развлечения, вернулся к повседневным трудам.
* * *Два дня Женевьева молчала и не брала в рот ни крошки. Она не отходила от Томаса, наблюдала за ним, но когда он заговаривал с ней, лишь качала головой. Порой она тихо плакала. Плакала беззвучно, даже не всхлипывая, и лишь в глазах ее стояло отчаяние, а по лицу ручьями текли слезы.
Робби пытался поговорить с ней, но она шарахалась от него. Хуже того, при его приближении ее бросало в дрожь, что, в свою очередь, обижало Робби.
