Михаил Зуев-Ордынец - Хлопушин поиск
— А наших кого не видел среди злодеев? — осторожно спросил Агапыч.
— Были и ваши. Павлуха Жженый и еще некоторые. Они у нас две пушки на лафетах забрали. Похвалились, что ваш завод пойдут громить. А за набольшего у бунтовщиков пугачевский полковник, прозвищем Хлопуша.
— Хлопуша? — управитель вздрогнул. — Тогда пощады нам не будет. Хлопуша с нашим Жженым, говорят, большие друзья.
— Ладно. Иди, — сказал кабатчику ротмистр.
Но тот переминался с ноги на ногу и не уходил.
— Для вас у меня тоже весточка есть, ваше благородие, — обратился он, наконец, к ротмистру, — слышал я, как бунтовщики меж собою похвалялись, будто скопище пугачевское вашу Верхнеяицкую фортецию обложило. А в ней генерал Деколонг с отрядом спрятался.
Ротмистр заметно растерялся.
— Та-ак, — протянул он, подкручивая усы задрожавшей рукой. — Начальник сибирского корпуса генерал Деколонг осажден пугачевской рванью. В мыслях не держал, что бунт столь яростен будет. И, обращаясь к Агапычу, попросил:
— Не откажи, сударь, вахмистра моего ко мне крикнуть.
— Что вы предположены делать? — забеспокоился Шемберг.
— Неужели, сударь, не догадываетесь? — Повидла нехорошо улыбнулся. — Ретироваться надо. Здесь остаться — наверняка эскадрон погубить.
— Но ведь ваша крепость осаждена бунтовщиками?
— Мало ли крепостей и городов в здешних краях. И не все их пугачевцы обложили. На Челябу пробираться будем. Воевода Веревкин нас с открытыми объятиями встретит. У него теперь, при временах столь тревожных, каждый солдат на счету. Оттуда, из Исецкой провинциальной канцелярии, полагаю, воспоследует руководство притушением сего дерзкого бунта.
— А я как? — растерялся управитель.
Ротмистр пожал плечами.
— Я вас не бросаю. Коль в седле умеете сидеть, поедете с моим эскадроном. Я не варвар, как думают некоторые, — многозначительно подчеркнул он. — Жизни вас лишать желания не имею.
— Мой бог! Прошу вас, господин секунд-ротмистр, забудьте эти мои глупые слова. Умоляю, забудьте, — протянул к офицеру руки управитель. — Я сознаюсь, что был дурак. Но как же я брошу здесь деньги, меха, золото? Господин граф накажет меня за это.
— Вас я беру, — холодно оборвал его ротмистр, — а до остального мне дела нет. Обоза у нас нет, эскадрон пойдет налегке. Из-за вашей рухляди я голову терять не намерен.
— Рухляди! — Управитель в ужасе всплеснул руками. — Графское золото — рухлядь?
«Не о графском ты золоте заботишься, а о своем. Насосался у нас здесь, как пиявка», — подумал со злобой Агапыч.
И, подкравшись к управителю, торопливо шепнул ему на ухо:
— Подарочек его благородию посулите, он и перестанет ломаться...
Шемберг, хлопая туфлями, побежал в спальню и тотчас вернулся, неся мешочек из замши. Развязав торопливо, опрокинул его над столом. Сверкающей струей полились сиреневые и сине-алые аметисты, золотистые хризолиты, топазы-тяжеловесы, розовато-желтые селениты.
— Вот, — сказал Шемберг, — я давно хотел сделать вам презент. Прошу, пожалуйста, принять.
Гусар пренебрежительно посмотрел на груду камней, «Дешевкой хочет немец отделаться. Рубины и изумруды, небось, не показывает. Здесь товару и всего-то целковых на пятьдесят».
А Шемберг, заметив равнодушный, презрительный взгляд офицера, занервничал:
— Это есть селенит, лунный камень, — взял он из кучки камешек с шелковистым отливом, желтый, но с затаенным багрецом внутри. — От него в доме тишина бывает. Если, пример, жена сварливая...
— В собак им пулять, селенитом вашим. В Екатеринбурге на базаре его сколь хочешь, — пренебрежительно выпятил губу Повидла.
— О, бог мой! — всколыхнулся управитель. — Селенит — в собак пулять.
Он заторопился, дорогое время уходит, разровнял по столу ладонью камни и, словно угадав мысли секунд-ротмистра, вытащил единственный в камнях рубин.
— Ахтунг! Шесть граней! Екатеринбургской огранки работа. Не хуже амстердамской. — Он поднес к свече камень густого кровавого цвета. — А днем, светом нальется, не так еще заиграет!
— Камешки, небось, не честным путем вами приобретены, — ядовито сказал Повидла, а приказчик взрыгнул от злой радости. — Чай, и золотишком ворованным промышляете, а может быть, и фальшивую монету чеканите, как покойный Акинфий Демидов? Кунштюки ваши, сударь мой, все же ни к чему не приведут, — сказал он. — Вас я с собой беру, а добро свое здесь прячьте. Это последнее мое слово!
Шемберг беспомощно поглядел по сторонам. На глаза ему попался ларец с кухенрейтерскими пистолетами. Схватил его и протянул ротмистру:
— Это тоже мой подарок! Вы солдат, вам они нужнее. А я не о себе забочусь, интерес господина графа мне дороже собственной жизни.
Повидла сдался. Бережно принял от управителя ларчик, передал его вошедшему вахмистру, а камни со стола сгреб в гусарскую ташку.
— Хорошо. Пропозиция моя такая к вам будет, — сказал он. — Берите с собой еще лошадей, вьючьте их переметными сумами и седельными торбами. Хватит?
— О! — Управитель поднял глаза к потолку. — Я всегда говорил, что вы благородный человек.
В этот момент за дверьми послышалась возня, чей-то отчаянный крик, и в зал ворвался человек. Он упал к ногам Шемберга, целуя полы его халата. Это был Петька Толоконников.
— Барин, солнышко наше ясное, — завопил Петька, — меня с собой возьмите! Ежели останусь, смертушка мне. Ведь я для тебя служил, смилуйся, не бросай!
— Пшел, пес! — Шемберг брезгливо вырвал из рук Петьки полу халата. — Ничего я не знаю. Уходи, живо!
Петька упал на пол и, колотясь головой о паркет, взвыл по-бабьи:
— Смертушка моя!.. Быть мне на веревке!.. Ратуйте, люди добрые!..
— Кто это? — ротмистр удивленно поднял брови.
Шемберг замялся, смущенно потирая руки.
— Работный наш, — сказал он, наконец, и добавил стыдливо:— Сей человек выполнял для нас особенного свойства поручения, нарочито деликатные.
— Камешки самоцветные он у горщиков для управителя выманивал, — рубанул в открытую Агапыч. — А еще шпионом нашим был, Хлопушу обихаживал.
— Как? — развел удивленно руки Шемберг. — Петька был Хлопушин конфидент? Почему я об этом не знал?
— Не одному тебе, батюшка, Петькой пользоваться, — ответил невежливо Агапыч и обратился решительно к офицеру. — Ваше благородие, Петьку вы с собой забирайте. Не дайте человеку пропасть. Хлопуша и Жженый о Петькином ушничестве дознались, и ему здесь верная смерть будет.
Ротмистр ткнул носком сапога лежащего Петьку:
— Довольна выть, не баба! Отвечай, только не ври. Уршакбашеву тропу знаешь?
— Знаю! — вскинул голову Петька. — Убей меня бог, знаю, ваше благородьичко!
