Сергей Алексеев - Невеста для варвара
Воевода в санки, всадники на коней, и лишь лед под копытами забрякал. Что офицеры, что нижние чины оружие спрятали, пальцы в рот и давай свистеть вослед да улулю-люкать, словно малые дети, ей-богу!
А Брюс даже унижение в тот час забыл и к Тренке — из научного интереса думал огонь рукой пощупать и поглядеть, что это у него горит на раскрытой ладони, но тот другой пятерней пламя прихлопнул, и даже дыма не осталось, копоти, либо иного следа.
Графа еще больше любопытство разобрало:
— Покажи еще раз! Я знаю, сие есть обман зрения, фокус, персидские факиры вытворяют. Ноты-то как делаешь? С помощью какого вещества?
— В другой раз покажу, — посулил югагир. — Ныне недосуг. Ночью лед тронется, а поутру можно коч на воду спускать да чумы снимать…
И верно, едва стемнело, налетел ветер, хлынул проливной дождь и река затрещала, гулко ухая между берегов, и скоро зашевелилась, ровно живая…
5
Несмотря на внушительные размеры для речного судна, широко разваленные борта и значительный груз, коч оказался ходким, что на гребях, что под парусом, и хорошо слушался кормила. Конечно, это не трехмачтовая каравелла с полной оснасткой, но ежели прикрыть глаза, вслушаться в плеск волн, крик чаек и звонкое биение ветра по парусине, то возникает чувство, будто вокруг море и путешествие это не по рекам, а вокруг света. А откроешь — лишь мутная, полая вода с остатками битого льда, свежего плавника, весеннего сора и посудина, более напоминающая разношенный лапоть, посередине коего полощутся на ветру распущенные онучи. И все это, словно тисками, зажато лесистыми берегами, средь которых серыми лоскутьями виднеются убогие нивы и редкие деревни с непомерно громоздкими пятистенниками. Изредка у кромки воды возникают люди и одинаково, что мужики, что бабы, долго стоят и зачем-то машут руками…
Весь первый день пути шел дождь — добрая примета, хотя офицеры и нижние чины Артиллерийского приказа, превратившись в простых гребцов, нещадно мокли, мерзли на студеном ветру и грелись по очереди в чуме, установленном на носовой палубе, под мачтой, где поселился югагир. На второй день и вовсе повалил снег, и благо, что ветер стал пособным, то есть попутным: над кочем подняли парус и почти дотемна сушили весла. Третий день хоть и принес тепло, однако был серым, и небо цеплялось за мачту, изредка окропляя дождем.
Все это время Варвара со служанкой просидели в труме под кормовой палубой, куда погрузили приданое, и лишь когда сквозь низкие серые тучи пробилось скудное солнце, вышли на свет божий, принаряженные в старомодные боярские шубки с длинными рукавами. Вдохновленные новоявленные гребцы-матросы слегка приободрились, дружнее замахали тяжелыми веслами, и некоторые даже позволяли себе вольности — окликали служанку по имени, однако гордые девицы никого из них не замечали. Невеста варвара Оскола и вовсе была под покровом, накинутым поверх шапки, однако тонкая ткань прилипала от ветра и сквозь нее проступали очертания лица. Ивашка старался не смотреть в ее сторону и, стоя за кормилом, глядел вперед, даже когда они проходили мимо.
И тут Пелагея остановилась на минуту, улыбнулась ему и проговорила манящим полушепотом:
— Доброго здоровья, Иван Арсентьевич. — Сама ручкой эдак махнула, а на указательном ее персте — тяжелый перстень с самоцветом, должно быть, госпожой подаренный.
Варвара же при этом молча поклонилась, удерживая руками покров, чтоб ветерком не сорвало.
— Здравы будьте, — обронил Головин в сторону, и встречный ветер выдул слезу.
Той же ночью, когда встали на якорь на тихом мелководье и утомленные офицеры повалились спать в носовом труме, Ивашка завернулся в тулуп и прилег под борт у кормила, благо, что небо вызвездилось. Он бы вскорости уснул, однако мешала назойливая утка, кричащая в затопленных кустах. То ли от этого истошного, зовущего кряканья, то ли от смутности собственных ощущений, но он окончательно потерял покой, отпустил вахтенного спать и сам стал бродить по палубе, вглядываясь в белесую зыбкую воду.
И как в прошлый раз, случайно оказавшись возле тюфякинских хором, ощутил, что скрываемые с великим тщанием чувства вновь вырываются наружу и жгучий прилив знакомого безрассудства уже туманит разум.
Но только сказал себе: «А вот сейчас спущусь в кормовой трум! И пока далеко не отошли!..» — как в тот же миг осекся, вспомнив прежний конфуз.
Тем часом за спиною сквозь утиный крик он услышал шорох, обернулся и узрел одинокую женскую фигуру на корме. Своим глазам не веря, приблизился и уже хотел окликнуть: «Варвара?..» — однако разглядел, что на ней заместо белого покрова лишь девичий полушалок, приспущенный на плечи.
— И тебе не спится, Иван Арсентьевич? — полушепотом спросила Пелагея.
— Я на вахте, — хмуро и строго обронил он. — Ступай к своей госпоже.
Служанка блеснула чистым жемчугом зубов — улыбалась.
— Душно там! И сон не идет. Утка мешает. Эвон, раскричалась. — И вздохнула: — Селезня своего зовет…
В мерный плеск воды и биение речных струй вдруг вплелся иной звук — одинокого весла. Ивашка перешел на другой борт и узрел, как вдоль берега скользит, борясь с течением, плоскодонный челн и направляется к кому. Сколько там человек, рассмотреть было трудно, а посему Головин вынул пистоль и проверил затравку.
И ощутил на своем предплечье руки Пелагеи.
— Ой, господи…
— Ступай к госпоже, — суровым шепотом произнес капитан.
— А кто там плывет?
— Не знаю… Ступай!
Служанка нехотя и с оглядкой удалилась в кормовой трум.
Капитан прокрался к носу и затаился за бортом. Между
человек в челне выгреб против течения, ловко причалил к якорному канату и стал подтягиваться к борту коча. То что был он один, вдохновило — можно было взять живым и, затаясь, Головин ждал лишь мгновения, когда незваный ночной гость вскарабкается на палубу.
Но внезапно услышал за спиной приглушенный голос Тренки:
— Не замай, боярин. Сей отрок ко мне пожаловал.
Немало подивившись обстоятельству сему, Ивашка молча спрятал пистоль. Отроком оказался молодой бородатый мужик в скуфейчатой шапке — лишь глазами зыркнул в сторону Головина и, влекомый югагиром, молча скрылся с ним в чуме. О чем они говорили, расслышать было нельзя, толстый войлок глушил голоса, а через несколько минут мужик покинул чум, тщательно пересчитал греби на коче, затем спустился с борта в свой челн, отвязал его и взялся за весло, причем погреб не вниз, а вверх, против течения.
Проводив его взглядом, капитан подождал некоторое время, полагая, что югагир сейчас выйдет и все скажет сам, однако тот и через четверть часа не появился. Странное и тайное это сношение его с внешним миром настораживало и вводило в некое заблуждение, ибо никак не возможно было объяснить появление сего мужалого отрока среди ночи. И пожалуй, впервые Головин всерьез усомнился в своих прежних убеждениях и подумал: неужто и впрямь чувонцы затеяли некий заговор, коли даже на Сухоне есть их люди, незримо сопровождающие государево посольство и невесту?
