Понсон Террайль - Тайны Парижа
Виконт так изумился, услышав, что человек, которого он принял за истого англичанина, вдруг заговорил с ним по-французски и произнес имя полковника, что сделал неловкий прием, вскрикнул и открыл себя для удара противника.
Барон вытянул руку, и секунданты считали уже виконта убитым, но тот внезапно отскочил, и хотя шпага противника коснулась его, но вместо того, чтобы проткнуть ему грудь, скользнула по боку.
– Ах, предатель! – прошептал виконт.
Он отпарировал удар и пронзил барона насквозь. Последний был так уверен в своем ударе, что и не подумал прикрыть себя.
Де Мор-Дье упал, пораженный насмерть.
– Виконт, – прошептал он, – мы должны были убить друг друга. Я барон де Мор-Дье.
– Мор-Дье! Вы? – вскричал виконт.
– Да, – пробормотал барон, причем на губах у него выступила кровавая пена. Потом он протянул руку и указал на бумажник, лежавший на столе.
– Это для молодой женщины, у которой вы убили возлюбленного, – сказал он.
Виконт с ужасом смотрел на человека, который был его другом и которого он не узнал.
– Но это невозможно! – вскричал он наконец. – Вы не барон де Мор-Дье.
– Я был им, – ответил барон, который счел забавным умереть, произнеся себе надгробную речь.
Губы его скривились в улыбку, и он испустил последний вздох.
XLI
Во время похорон барона де Мор-Дье в Гамбурге банкомет произнес на его могиле следующую странную надгробную речь: «Вот первый иностранец, который умер не вследствие неудачной ставки в „trente-et-quarante“.
Фульмен и лорд Г. находились в Париже.
Танцовщица уже вернулась в свой хорошенький маленький отель на улице Марбеф и вела однажды вечером беседу в зимнем саду, где мы уже видели ее однажды за роскошным ужином в начале нашего романа. У нее было двое гостей, двое собеседников, как говорят, лорд Г. и Мориц Стефан. Лорд Г., серьезный и, чем-то озабоченный, как действующее лицо в мелодраме, стоял, облокотившись одной рукой на мраморный камин, а другую положил на спинку кресла Фульмен.
Фульмен поставила свою маленькую ножку, обутую в красную атласную туфельку, на медный шар каминной решетки и погрузилась в глубокое размышление.
Мориц Стефан, наполовину потонув в большом удобном кресле, смотрел попеременно на своих собеседников, не будучи в состоянии понять, как и для чего он очутился здесь с ними.
Наконец танцовщица подняла голову, взглянула сначала на одного, а потом на другого и сказала:
– Держу пари, что вы не подозреваете, ни тот, ни другой, какая причина побудила меня пригласить вас.
Благородный лорд отрицательно покачал головой. Мориц, более общительный, ответил:
– Вот уже десять минут, как я ломаю себе над этим голову и ничего не могу придумать.
– Чтобы поговорить с вами об Армане. Лорд Г. вздрогнул.
– Как! – вскричал удивленный Мориц. – В присутствии милорда?
– Милорд – мой друг.
– Да, – горячо подтвердил англичанин.
– Даже… что касается Армана?
– Разумеется.
– Да, – подтвердил лорд Г.
– Впрочем, – пробормотал журналист, – я видел на этом свете такие вещи, особенно в Париже, что меня ничто уже не удивит.
– Меня также, – прибавил англичанин.
– Мой дорогой Мориц, – продолжала Фульмен, – вы слишком романист, чтобы верить в действительность некоторых романов…
– Черт возьми!
– Современные писатели, – продолжала танцовщица, – по-моему, делают большую оплошность, придумывая своих героев, вместо того чтобы искать их в действительной жизни.
– Действительная жизнь лишена поэзии…
– Вы ошибаетесь.
– И драмы…
– Подобное заявление можно услыхать только от такого скептика, как вы.
– Да, потому что единственная, абсолютная истина заключается в сомнении, – смеясь, сказал журналист.
Фульмен пожала плечами и продолжала:
– А если я вам расскажу ужасную и поразительную историю из действительной жизни, которая случилась вчера, сегодня, продолжится и завтра, две-три отдельные страницы которой знает лорд Г., вы же не знаете совсем, а я, напротив, знаю от начала до конца, и за достоверность ручаюсь клятвой, какую бы вы ни потребовали у меня…
– Честное слово! – вскричал Мориц Стефан, скептицизм которого поколебался убедительным тоном танцовщицы. – Я готов вам верить!
– Итак, – продолжала Фульмен, – около восьми, может быть, даже десяти лет назад в Париже жил человек, который был, по всей вероятности, смел, умен, словом, герой какого-нибудь романа. Этот человек однажды открыл книгу, известный роман Бальзака «История тринадцати», и, натолкнувшись там на блестящую мысль, имел смелость осуществить на практике то, о чем только мечтал знаменитый романист.
– Это был, надеюсь, не Арман? – прервал Мориц Стефан.
– Нет, – ответила серьезно Фульмен, – но слушайте дальше. Этот человек собрал шестерых других; все они были светские молодые люди, честь которых запятнал или какой-нибудь бесчестный проступок, или тайный упрек совести. Только один из них имел на совести менее ужасное преступление – любовь, которая грызла его сердце. Все они были искусные фехтовальщики; соединивший же их в одно общество и ставший главой, которому они поклялись слепо следовать, назвал их «Друзьями шпаги»…
– Эге! – вскричал Мориц. – Да это настоящий роман, Фульмен, но только взятый из действительной жизни.
– Да, мой дорогой.
– Продолжайте, Фульмен, – серьезно сказал лорд Г. Танцовщица продолжала:
– В течение четырех или пяти лет эти люди, которые по примеру бальзаковских «Тринадцати», по-видимому, не были знакомы между собой, держали в своих руках весь парижский свет. В одного из них была влюблена жена генерала; генерал был убит на дуэли, и он женился на его вдове. Другой был лишен наследства, но удар шпаги избавил его от счастливого соперника. В течение пяти лет эти неизвестные убийцы везде на своем пути сеяли печаль, приобретали наследства, достигали всего.
– Но ты рассказываешь нам сказки! – вскричал Мориц.
– Нет, истину, – ответила Фульмен.
– Пусть будет так! Я верю тебе. Продолжай.
– Но эти люди, – продолжала Фульмен, – у которых было столько жертв на стороне, имели жертву и среди себя. Один из семи – тот, который оставался все время чистым и дал нечистую клятву быть сообщником только потому, что ему обещали вернуть любимую и бросившую его женщину, овладел этой женщиной, но вскоре возненавидел ее и начал презирать; наконец, он убил ее и с этого дня стал бояться людей, с которыми он на всю жизнь и всецело связал себя в минуту безумия и отчаяния. Итак, этот человек обагрил свои руки кровью, но все же он раскаялся мысленно в своем преступлении, и Бог, без сомнения, простил его, потому что он снова полюбил, но уже не презренную авантюристку и не павшую женщину, которая стоила ему потери чести, но чистую и непорочную молодую девушку, не знавшую ничего из его позорного прошлого; полюбив его, она вышла за него замуж.
