Эдвард Уитмор - Шанхайский цирк Квина
Нерешительно Герати перешел к настоящему предмету разговора. Он говорил о девушках из бедных семей, вынужденных торговать собой всю первую половину ночи, а потом лежать подле храпящего человека, которого они до того никогда не видели и, скорее всего, никогда больше и не увидят. Они погрязли в скверне и сознают это. Они хотят очиститься, но не знают, как это осуществить.
Отец Ламеро слушал, понемногу догадываясь, что последует за этим. И все же он молчал. Он кротко улыбался и даже не пытался перебивать.
Покаяние требует времени. С полуночи до трех часов утра Герати проповедовал проституткам с улицы, но, как только на часах било три, он проскальзывал в какой-нибудь бордель с черного хода и начинал стучаться в одну дверь за другой в отчаянных поисках проститутки, тронутой его проповедью.
Цель, которую он преследовал, была простой и убогой. Он хотел всего лишь отлизать у проститутки, задаром, возле постели, где спал ее клиент, оплативший услуги за всю ночь. Герати мог бы совершенно бесплатно оказать эту услугу любой проститутке в борделе, которая в данный момент не была занята делом. И наоборот, если бы он заплатил, он мог бы оказать ее большинству проституток, которые в тот момент были при деле, но чьи клиенты уже спали. Но Герати требовалось нечто особенное. Вот грех, совершенный во всей своей наглядности и очевидности, вот девушка, совершившая его, а вот — возможность искупления, которого только он мог для нее добиться своим красноречием и совершением греха еще более тяжкого, потворством самым низменным своим страстям.
В темных переулках за борделями Герати шаркал ногами, объяснял, чего он хочет, и заранее молил о прощении. Три часа он витийствовал под окнами, метал громы и молнии — и не раз бывал принят.
Когда проститутка соглашалась, он запирал за собой дверь, опускался на четвереньки и слушал, как клиент храпит всего в нескольких футах от него, а потом настаивал, чтобы она встала над ним и тихо оскорбляла его, пока он занят делом.
Закончив, он относил ее в большую японскую ванну, находившуюся тут же, еще раз запирал дверь и тщательно мыл девушку, изводя огромные количества мыла. Потом он вытирал ее и снова мыл, изводя еще большие количества мыла, а потом нежно мыл ее в третий раз и в третий раз нежно вытирал. Вымыв девушку в третий раз, он тщательно избегал касаться ее голыми руками. Он надевал перчатки, которые приносил с собой в чемодане, и обрызгивал девушку духами, тоже принесенными в чемодане.
Наконец он относил ее обратно в постель и подсовывал под бок ничего не подозревающему и мирно храпящему клиенту. Со слезами на глазах он улыбкой и несколькими цитатами из первой главы Евангелия от Луки благодарил девушку, а потом шел дальше по коридору и стучался в следующую дверь.
Герати не унимался, покуда первый луч света не показывался из-за раздвижных окон, оклеенных рисовой бумагой. Этот совершавшийся под покровом тьмы ритуал был замечателен тем, что Герати не снимал своих модных костюмов и ярких галстуков, даже когда плескался в ванной, обдавая и себя, и проституток водой и мылом. В результате к рассвету на нем сухой нитки не оставалось.
Он всегда возвращался из борделей на рассвете, и зимой это означало постоянную простуду, часто доходившую до воспаления легких, или по крайней мере — кашель в любое время года.
Герати, с гримасой на лице, закончил описание пятничных вечеров в Иосиваре. Он был еще более возбужден, чем когда вошел в викторианскую гостиную. Отец Ламеро кротко шептал утешительные слова о милостях, оказываемых и принимаемых по своей воле, когда Герати неожиданно вскочил на ноги. Он схватил свой чемодан, не смог расстегнуть его, всхлипнул от нетерпения и обиды — и разодрал руками прочные металлические замки.
Священник понял, что вот теперь они подошли к истинной цели визита.
* * *В чемодане была карта Мукдена, толстая связка разноцветных галстуков и две запечатанные бутылки ирландского виски. Не говоря ни слова, Герати ударил бутылкой о стол, отбив горлышко. Руки у него тряслись так сильно, что иначе он бы ее не открыл. Он глотнул и передал бутылку отцу Ламеро.
Час-другой они пили молча. Герати, очевидно, был в ужасе от того, что ему предстояло рассказать. Он был парализован, как животное, перед которым во тьме зажегся факел.
Что же до Ламеро, ни одно признание Герати не могло его удивить. Он сам знал, что такое страдания, но знал он и то, что говорить о них бессмысленно. Он должен был слушать, должен был помочь своему другу выговориться. В конце концов он решил снять напряжение, которое постепенно все росло и росло.
Священник поднялся и принял одну позу актера в драме Но, потом другую, — сложный переход, который требовал полной концентрации. Герати следил за движениями, а когда Ламеро замер в принятой позе, совершенно неподвижно, так, чтобы ни один мускул не был слишком напряжен или расслаблен, Герати внимательно в нее вгляделся.
Подобную решительность и самоотдачу любой человек, хоть сколько-нибудь понимающий в Но, не мог оставить без ответа. К своему удивлению, Ламеро увидел, как Герати встает в позу из другой пьесы Но. Впервые он понял, что Герати тоже большой любитель Но, эксперт столь же одаренный, как и он сам. Это удивило его и привело в восторг, потому что теперь Ламеро знал, что есть способ помочь измученному другу. Искусство Но настолько велико и могущественно, что может выразить любую эмоцию, какой бы болезненной та ни была, какой бы невыносимой ни казалась.
Ламеро смотрел, как Герати меняет позу. Гигант уселся, священник по-прежнему стоял. День сходил на нет. В какой-то момент они допили первую бутылку ирландского виски и начали вторую.
Наступила ночь. Немые сцены из сотен пьес Но следовали одна за другой.
Поздно вечером двое актеров разрыдались над несравненным представлением, которое разыграли в тот день. С раннего утра никто не произнес ни слова, вместо этого они общались с помощью точных, безупречно рассчитанных положений рук, ладоней, тел. Даже без масок они прекрасно понимали друг друга.
Герати полностью раскаялся в том, что украл все деньги из тайных фондов токийского представительства Легиона Святой Девы.
Ламеро утешил его, заметив, что св. Бригита в милосердии своем совершила для него чудо и показала свою любовь к нему, уже загладив его вину, — ведь как раз прошлой ночью молодой легионер, пожелавший сделать последнее существенное пожертвование перед тем, как уехать за границу и вступить в армию, неожиданно внес сумму, которая вполне могла возместить недостачу.
И вот они обнялись, поплакали и приготовились расстаться. Пьяные, пробормотал Герати, как две бабочки, кружащие около свечи. Потому что оба они изгнанники, вдали от дома, и начинается война.
