Поль Феваль - Королевские бастарды
И Ноэль протянул одному из стражников отмычку; тот принялся внимательно разглядывать ее.
– Однако она хорошо послужила, – заметил конвоир.
Узник не проронил ни слова; он даже не пошевелился.
– И еще, – продолжал Ноэль, – не знаю уж, владеет он недвижимостью или ценными бумагами, но он предлагал мне чек на двадцать тысяч франков в банке «Шварц и Назель».
– Бесстыжий плут! – начал было узник.
– Помолчите! – сурово прервал его Ларсоннер. – Продолжайте, господин Ноэль, я вас слушаю.
– За это он потребовал, чтобы я предоставил ему мою форму; переодевшись, он совершил бы побег и укрылся бы у своих сообщников в городе. Он понимает, что ему грозит, прекрасно понимает!
Клеман больше не возражал.
– Запишите! – приказал Ларсоннер. – Мы обязательно внесем ваше сообщение в рапорт, господин Ноэль. Вы вели себя как честный и умный человек, ни на минуту не забывающий о своем долге!
Говоря это, Ларсоннер взглянул на узника; тот опустил глаза.
Ларсоннер даже внешне выделялся среди своих спутников – коротконогий, широкоплечий, с бульдожьим лицом, выражавшим обычно невозмутимое добродушие, но ставшим сейчас серьезным и суровым.
Хоть Ларсоннер и был в штатском, в этом человеке безошибочно угадывался тюремщик; точно так же мы легко определяем военных и священников, даже если они появляются в обычной одежде.
Ларсоннер, должно быть, выдержал не одно испытание, раз господин Бюэн столь безгранично доверял этому служаке.
Когда Ларсоннер протянул Ноэлю наручники, тот с самым любезным видом заявил:
– Прошу меня извинить, но нашему злоумышленнику хватит и половины этой игрушки: он имеет обыкновение размахивать лишь одной рукой.
Стражники и в камере, и в коридоре громко расхохотались. Один из охранников протянул Ноэлю ремень, и левая рука Клемана была крепко-накрепко прикручена к телу.
Пока узника связывали, Ларсоннер отошел в сторону. За все это время он даже толком не взглянул на заключенного. Единственное слово, с которым Ларсоннер обратился к Клеману, было приказом молчать.
– Господин Ноэль, пока мы будем оформлять в канцелярии все бумаги, приготовьте, пожалуйста, опись принадлежащих заключенному вещей, – распорядился Ларсоннер. – Луи и Буре заверят ваш протокол. Ну, идемте!
Узник окинул взглядом камеру, будто прощаясь со своим тюремным раем, и последовал за двумя стражниками. Ларсоннер замыкал эту маленькую процессию.
Когда Клеман заворачивал за угол коридора, ветерок, ворвавшийся в приоткрытую дверь, донес до узника голоса, кричавшие на улице о вынесенном Ле-Маншо приговоре.
Канцелярия располагалась сразу за кабинетом начальника тюрьмы. Ларсоннер приказал всем остановиться и заглянул к служащим тюремной администрации, чтобы перекинуться парой слов о главном событии дня. Чиновники вышли из канцелярии взглянуть на Ле-Маншо и единодушно решили, что никогда еще убийца не держался с таким достоинством и не был так явно похож на убийцу.
Прежде чем заключенного вывели из тюрьмы, служащие оформили целую кучу бумаг, поскольку отправка узника в такой поздний час была делом необычным. Конвоиры сочли, что в задержке виноват господин Бюэн, так как Ларсоннер вынужден был бежать к Жафрэ, чтобы переговорить с начальником тюрьмы, поскольку сам Ларсоннер не желал брать на себя ответственность за узника, которого надо было везти по городу в сгущавшихся сумерках.
Хотя какая могла быть опасность? Доставка преступника из одной тюрьмы в другую в надежной карете под конвоем жандармов не давала никаких поводов для беспокойства.
Удивляло другое: как мог позволить себе отсутствовать в такой момент господин Бюэн? Это было тем более странным, что господин Бюэн был добросовестнейшим человеком, весьма щепетильным во всем, что касалось исполнения служебного долга; к тому же начальник тюрьмы находился, как все знали, в том же квартале, почти на той же улице, словом, в двух шагах от своего кабинета.
Ларсоннер, вернувшись от начальника, не стеснялся в выражениях, а когда приятели стали утешать его, напоминая об исключительном доверии, которым он пользовался, Ларсоннер желчно отвечал: «Доверия, конечно, хоть отбавляй, да только шубы из него не сошьешь…»
Людям только дай позлословить, и тюремные чиновники тут – не исключение. Они мгновенно забыли о своем патроне и занялись уехавшим Ларсоннером: ходит, мол, в любимчиках у начальства, да еще и недоволен! Служащие говорили, пожимая плечами: «Ишь как его занесло! А будь тут сейчас господин Бюэн, спеси-то, небось, поубавилось бы!»
Эти славные люди и не подозревали, до чего же они правы!
…Только покончив с формальностями и расставшись с тюремным конвоем, Ларсоннер посмотрел на узника. Они направлялись по коридору к Птичьему двору, ворота которого выходили на улицу Паве.
Коридор был пуст.
Ларсоннер быстро шагнул к Клеману и резко дернул его за руку, крепко привязанную к телу. И тут же Клеман услышал:
– Рукой не двигайте, продолжайте идти.
Перед выходом во двор Ларсоннер пробормотал быстрой скороговоркой:
– Ныряйте под карету, когда продавец газет окажется перед лошадьми, не мешайте ему действовать… потом живо вылезайте с другой стороны. Если рядом появится жандарм, кольните его лошадь в бок ножичком, будто шпорой. Постарайтесь кричать, как все вокруг, и по дороге ничему не удивляйтесь, на протяжении всего вашего пути «будет день».
Они вышли на Птичий двор, и конечно же, будь вы на месте узника, слова Ларсоннера возбудили вы ваше любопытство… Тем временем уже полностью стемнело и наступила настоящая ночь.
С улицы во двор доносился обычный шум большого города. Громко кричали продавцы газет – точно так же, как вопили днем разносчики бульварных листков с противоположной стороны тюрьмы:
– Приговор Клеману Ле-Маншо! Банда Кадэ! Возрождение Черных Мантий!
VII
«БУДЕТ ЛИ ЗАВТРА ДЕНЬ?»
Старинный парадный двор особняка, принадлежавшего когда-то семейству Номпар де Комон, герцогов де ла Форс, которые состояли в родстве даже с королевским домом Франции через герцога де Лозюна, назывался теперь попросту: Птичий двор. «Карнавале», особняк, где жила госпожа де Севинье, высится в ста шагах отсюда, и госпожа де Севинье, что пересчитала удивленные возгласы милой маркизы по поводу замужества сестры короля, сама без малейшего удивления наблюдала за упадком древнего замка, который сперва превратили в тюрьму, а потом и вовсе его уничтожили.
Птичий двор был сейчас весь изрыт и завален кучами булыжников, которыми его собирались замостить, так что карета никак не могла въехать в него и, окруженная жандармами, ждала на улице.
