Алексей Пантелеев - Республика ШКИД (большой сборник)
— Стой! Кто такие?
Ленька увидел, что из-за его спины выглядывает еще несколько человек.
— Вы меня спрашиваете? — спокойно сказала Александра Сергеевна.
— Да, вас.
У солдата было рябое лицо, левый глаз его все время подмаргивал, как будто в него соринка попала.
— Мы из Петрограда... я учительница... едем на лето к знакомой в деревню Чельцово...
— Ага! Из Петрограда?!
Человек в барашковой шапке обошел телегу, ощупал мешки и чемоданы и, не повышая голоса, сказал:
— А ну, скидавай барахло.
— Послушайте. Это что значит? Вы кто такой?
Вася и Ляля, словно почувствовав неладное, проснулись. Девочка громко заплакала.
"Так и есть... разбойники", — подумал Ленька, но почему-то никакой радости при этом не испытал.
Рыжебородый возница, не слезая с телеги, нервно поерзывал на своем сиденье и без всякой нужды перебирал вожжи.
— Слушай, — сказал он вдруг. — Ты что ж мою барыню забижаешь? А ну, иди сюда...
И, спрыгнув с телеги, он отвел солдата в сторону и несколько минут что-то шептал ему. Сдвинув на нос папаху, солдат стоял, слушал, почесывал затылок. Товарищи его толпились вокруг. У многих из них за плечами висели ружья.
— Ладно, можете ехать, — сказал человек в папахе, возвращаясь к телеге. Глаз его посмотрел на Леньку и несколько раз мигнул.
Возница стегнул лошаденку, лошаденка взмахнула хвостом, и телега быстрее, чем прежде, покатилась по лесной дороге.
— Кто это такой? — спросила, оглянувшись, Александра Сергеевна, когда они отъехали на порядочное расстояние.
— А никто, — ответил, помолчав, возница. — Так просто. Зеленый.
— Что значит зеленый?
— Ну, что вы? Не понимаете разве? Из Зеленой гвардии. Которые с Советской властью борются.
— Постойте... Разве здесь не Советская власть?
Возница не повернул головы, но слышно было, что он усмехнулся.
— Власть-то Советская, да ведь на каждого петуха, сами знаете, сокол есть, а на сокола коршун... Скажи спасибо, мадамочка. Если б не я, ходить бы вам всем семейством в лапоточках.
— Да. Я очень благодарна вам, — взволнованно проговорила Александра Сергеевна. — Но скажите, как вам удалось уговорить его?
— Уговорить-то как удалось? — опять усмехнулся возница. — А я против них слово такое знаю...
...Смеркалось, когда телега свернула с проселка на широкую, обсаженную огромными толстыми березами дорогу. И было уже совсем темно, когда рыжебородый возница громко сказал "тпр-ру", телега дрогнула и остановилась, и Ленька, очнувшись, увидел над головой у себя черное, усыпанное звездами небо, конек избы, длинную оглоблю колодца и услышал в темноте взволнованный голос, напомнивший ему что-то очень далекое, очень хорошее, милое, светлое и безмятежное.
— Господи! Матушка!.. Владыка небесный! Радость-то какая! Дождалась... Где же они? Александра Сергеевна, голубушка, золотце вы мое неоцененное!.. Лешенька, Лешенька!..
Очутившись в теплых, мягких и сильных объятиях, Ленька услышал знакомый и уже забытый запах — запотевшего ситца, камфары, лампадного масла — и почувствовал, как по лицу его, смешиваясь, бегут свои и чужие слезы.
— Здравствуйте... няня, — с трудом выговорил он.
— Светик ты мой! Бисеринка ты моя! Узнал! Вспомнил! Дай я тебя еще поцелую, бусинка... Вырос-то как! Гляди-кось, уж в казенной фуражечке и в шинельке ходит!..
Эти громкие вопли и причитания не разбудили Васю и Лялю, которых, как чурбанчиков, сняли с телеги, вместе с вещами внесли в избу и уложили на приготовленную постель. На столе, над которым коптела и потрескивала семилинейная керосиновая лампа, пылал и бурлил толстопузый медный самовар, а по всему столу — на тарелках, блюдах и подносах — была расставлена удивительно вкусная, даже на вид и на запах, деревенская снедь.
Через десять минут, умывшись в сенях из рукомойника, Ленька уже сидел за столом, пил вприкуску горячий цикорный чай и угощался так, как давно уже не угощался в голодном и холодном Петрограде.
— Лешенька! Деточка! — потчевала его нянька. — Ты куличика возьми... Или вот яблочничка пусть тебе мамочка отрежет...
Ленька с аппетитом ел и куличики, и яблочник и даже не удивлялся тому, что куличиками нянька называет сдобные, похожие на бублики калабашки из черной муки, а яблочником — обыкновенную картофельную запеканку, от которой даже не пахло яблоками.
— Няня, послушайте, а где же ваш внук... Володя, кажется? — спросила Александра Сергеевна. — Ведь вы мне писали, что с внуком живете.
— Ох, матушка, Александра Сергеевна... и не спрашивайте!..
— А что случилось?
— Ох, и не говорите! Добровольцем в Красную Армию ушел мой Володичка.
— Ну, что ж... Это его дело.
— Его-то его... Правильно. Я и снарядила его, и благословение ему свое дала. Да мне-то каково, горемышной? Ведь меня за Володичку за моего добрые люди со света сживают. Ведь у нас тут какие дела-то делаются, Александра Сергеевна!..
И старуха, оглянувшись, перешла на громкий шепот.
Ленька уже наелся, выпил четыре или пять чашек чая, его разморило, голова его клонилась к столу, веки стали тяжелыми, но он изо всех сил боролся с этой слабостью, поминутно вздрагивал, выпрямлял плечи и, стараясь не мигая смотреть на няньку, высоко, чуть ли не выше лба, поднимал брови.
— Ведь у нас что делается-то в деревне, матушка вы моя, Александра Сергеевна! Воистину — брат на брата пошел, сын на отца руку подымает. Это только говорится, что у нас власть Советская, а поглядишь — в одном доме дезертир, в другом — оружие прячут, в третьем — топоры готовят. В лесах разбойники, зеленогвардейцы, орудуют. На прошлой неделе в Никольском селе за одну ночь весь комитет бедноты прирезали. В Корытове председателя убили... Нашего-то председателя, Василия Федорыча Кривцова, уважают, не трогают пока... Да ведь и то, как подумаешь о нем, — сердце кровью обливается. Не сносить ему головушки. И до него, голубчика, зеленые доберутся.
— С этими зелеными мы, кстати, уже имели удовольствие познакомиться сегодня. Оказывается, они чувствуют себя у вас довольно свободно...
И Александра Сергеевна рассказала няньке о встрече в лесу, о чудесном их спасении и о той роли, которую сыграл в этом спасении рыжебородый возница.
— Он потому что слово какое-то знает, — с трудом поднимая над столом голову, проговорил Ленька, чувствуя, что язык еле-еле повинуется ему.
— "Слово"! — усмехнулась нянька. — Иди-ка ты, Лешенька, лучше спать. Ишь, у тебя и глазыньки покраснели, и лобик вспотел. Иди, голубчик, приляг на сенничек...
Ленька с трудом выбрался из-за стола, кое-как доплелся до постели, кое-как расстегнул ремень, стянул с себя форменную гимнастерку... Машинально, с закрытыми глазами, расшнуровывая ботинок, он слышал, как за столом нянька вполголоса говорила матери:
