М. Любовцова - Пирамида Хуфу
Народные гулянья в честь разлива реки продолжаются. В храмах льются ароматные масла, курятся мирра, ладан и другие смолы. Откормленные гуси, журавли, быки приносятся в жертву и исчезают в обширных дворах храмов.
Благодарный народ приходит на всенародные праздники в честь кормления реки. Горы благоухающих синих, розовых и белых лотосов приносят девушки и дети к храмам.
Радостно и шумно по всей долине Хапи. Жизнерадостный народ Кимет стремится хоть ненадолго забыть свои горести, неприглядную нужду и принять участие в праздниках. Жрецы следят за уровнем пребывающей воды по вертикальным шестам с делениями в локтях и ладонях, размещенных в специальных колодцах, соединяющихся с рекой. Вода, наконец, достигает высшей точки. От нее зависит благоденствие народа. Если она на высоте четырнадцати локтей — уныние на лицах в предчувствии ожидающего голода; если ее высота семнадцать локтей — будет отличный урожай, если река намного выше — буйная вода наносит бедствия наводнениями, разрушает созданное тяжким трудом. Но в этом году вода на отличной отметке, и урожай будет большим. Новости об уровне воды разносятся быстро, все только об этом и говорят. Земледельцы особенно радуются.
Но уже писцы вычисляют подати с урожая на каждом участке для Большого дома и для многих других, кого обязан кормить земледелец. Не успеет тот еще обработать поле после ухода воды, как писцы принесут вести о налоге на ячмень, полбу, лен, не забудут вписать и коз, и антилоп, и всякую птицу: гусей, журавлей и даже неродившихся птенцов. Взгруснется крестьянину, но жить надо. Придется гнуть спину на царя, на храмы, на писцов, потом уже думать о своих детях. Оттого и приходится выхаживать каждый клочок земли бережней, чем ребенка.
Вечером, теплым и ясным, идут друзья по берегу Большого Хапи. Народ отдыхает от дневных забот.
Полная ясная луна освещает город с его садами и пальмами, возвышающимися над крышами храмов и дворцов. На спокойной, лениво катящей свои воды реке, трепещут блестящие лунные дорожки. От воды исходит живительная прохлада. Воздух, нещадно жаркий днем, теперь ласкает своей свежестью. Город постепенно затихает. Он кажется таинственным и незнакомым под голубым лунным светом. Волшебно красивая река чуть слышно плещется у берега, и листва ей вторит легким шелестом. Кажется, и деревья стоят, зачарованные серебряным потоком, льющимся с неба.
Даже молодой смех звучит приглушенно, как будто боится резким звуком испортить красоту вечера. Друзья сидят на берегу молча, любуясь чудесной ночью. Где-то близко, на веранде большого дворца, арфисты под мелодичный перебор струн начали петь гимн родной реке:
Слава тебе, о Хапи!
Вышел ты из земли,
Чтобы жизнь разлилась
По Черной земле.
Созданный богом Ра,
Ты заливаешь поля,
Чтобы водой напоить
Все живое.
Ты — любимец бога земли,
Ты — избранник бога полей,
Ибо ты заставляешь цвести
Все, что создано Птахом.
Хор девичьих голосов робко вступает в мелодию, и песня уже начинает нестись над водой все дальше и дальше, окрепшая и сильная.
Ты выращиваешь ячмень,
Вызревать заставляешь полбу,
И тогда начинаются празднества
В каждом храме.
Но если промедлит Хапи
С благодатным разливом своим,
Замирает дыхание жизни,
И люди нищают.
Уменьшаются жертвы богам,
Алчность входит во все сердца,
Голодает и стар, и млад,
Гибнут тысячи людей.
Смута вспыхивает в стране,
В исступлении вся земля, —
Если Хапи разгневан.* [29]
Молодые люди сидят и слушают прекрасную песню. Звуки полны то печали, то радости. Кажется, весь город, даже река, затаили дыхание.
Кончился гимн. Невидимые певцы начали другую песнь, о любви, о разлуке. Музыка звучит тихо, страстно и печально. И каждому думается, что это о нем звучат слова песни и это его душу подслушали музыканты. Руабен смотрит на сестренку, как он называет Тети. Что-то в груди его значительно вздрагивает, когда он встречается с ее глазами. Черные, бездонные, как омуты, они смотрят пристально, с тоской и нежностью... Руабен вдруг с пугающей ясностью прозревает: так не смотрят на брата. Он опускает в смущении свои глаза. Поняв его, Тети смотрит на реку. Даже веселый Инар глубоко задумался.
Поздней ночью они возвращаются домой. Бредут непривычно тихо, завороженные музыкой, печалью и красотой.
Как-то раз во время одной из прогулок Инар обратился к Тети:
— Нам с Руабеном нужно зайти к одному вельможе. Он предлагает работу за хорошую плату. Посиди одна на скамейке. Мы вернемся скоро.
Тети сердито посмотрела на брата:
— А зачем вы брали меня с собой? Будут приставать здесь богатые бездельники. Ты знаешь, что я одна не хожу.
Инар и сам не любил оставлять ее одну. Он нерешительно топтался на месте.
— Слушай, Тети! Нам обязательно нужно посмотреть вдвоем. Я тебя очень прошу. Я тебе подарю что-нибудь за это.
У Тети лукаво блеснули глаза.
— Хорошо! Вон такое ожерелье. Видишь, пронесли даму в кресле?
— Э, нет! Нам придется обоим долго работать за такое ожерелье, а нам-то что останется за работу? Тети, пойми! Мы не скоро пойдем теперь на прогулку. Сюда идти далеко, а из мастерской возвращаться поздно.
— А если мы подарим тебе ножные браслеты? — спросил Руабен.
Тети вспыхнула и, улыбаясь радостными глазами, ответила ему:
— Согласна! Только скорее возвращайтесь!
— Вон Чечи идет, он с тобой побудет. — Инар, лукаво улыбаясь, посмотрел на сестру.
— Ты что? — подозрительно спросила Тети.
— Теперь ты не будешь одна, значит, и браслеты не за что дарить.
— Ах! Вот как! Тогда вы никуда не пойдете!
Руабен посмотрел на ее задорное личико, не подозревая, сколько восхищения было в его глазах.
— Да нет! Не беспокойся, Тети! Мы подарим тебе, раз обещали. Мы же мужчины и обещание выполним.
— Да будет над вами милость Птаха! — поздоровался подошедший Чечи.
— Да будешь ты здоров! — ответили хором друзья.
— Слушай, друг! Нам нужно отлучится, посиди с сестрой, мы скоро вернемся.
— Хорошо, Инар!
Молодые люди ушли. Тети провожала их долгим взглядом, забыв о Чечи, а тот сидел, не спуская глаз с девушки. Он думал, что богини при рождении Тети отобрали все лучшее и соединили это в ее лице и фигуре. Как нежна линия ее круглого подбородка! И две розовые ямочки на щеках! Молодого скульптора бросало в дрожь, когда он сбоку смотрел на ее глаза. Ну и ресницы! Как будто два черных страусовых пера. Одно сверху, а другое, поменьше — снизу. И между ними блестящая глубина черных с синевою глаз. И цвет лица, как у лепестков розового лотоса. Сколько молодых сердец вздыхает о ней.
