Михаил Попов - Барбаросса
– Что же вы ответите на ту просьбу, которую мы смиренно решаемся положить к вашим ногам?
Кардинал задал этот вопрос чуть насмешливым тоном и в тот, же момент пожалел об этом.
– Я решил ответить отказом.
Сказав это, отец Хавьер прошел через предупредительно расступившийся строй вооруженных людей и скрылся в своем доме.
Его преосвященство понял, что совершил грубейшую ошибку: вместо того чтобы думать о деле, он заботился о том, как бы ему повыигрышнее выглядеть в глазах этих ничтожеств, составляющих свиту.
И без этой оплошности предпринятая миссия предоставлялась ему непростой, теперь же…
– Пошли все вон!
Скансио попытался переспросить:
– Ваше…
– Вон!
Стража стала пятиться в заросли.
– Ждите меня возле повозки.
Когда вытоптанная площадка перед каменной хижиной очистилась от ненужных людей, кардинал Хименес двинулся к входу. Он собирался войти в обиталище гордого отшельника решительно и бодро и сразу же приступить к сути дела – не для того же он добирался сюда из Мадрида, чтобы разводить здесь церемонии. Но стоило ему появиться на пороге хижины, как решительность его растаяла. И ноги отказались двигаться дальше. Может быть, это случилось потому, что в помещении царил полумрак? Да, он слегка мешал, но не в том смысле, какой здесь имеется в виду. Он мешал рассмотреть, что хижина представляет собой одно помещение, не разделенное никакими перегородками. Стало быть, королевский духовник, пусть и бывший, ничем не отличает себя от своего малахольного слуги. Привыкающим к полумраку зрением столичный гость увидел, что ложе престарелого священника состоит из низкого, жесткого деревянного настила с охапкою тряпья в головах. Слуга, надо понимать, спит вон на той охапке соломы у дальней стены.
Все то время, пока кардинал бродил взглядом по внутренности хижины, хозяин и его слуга стояли на коленях перед висящим на стене распятием и тихо молились.
Его преосвященство, не говоря ни слова, встал рядом. Никто не обратил на него никакого внимания, словно так и было надо сделать.
После завершения молитвы состоялась трапеза. Сказать, что она была скудна,– значит восхититься ею. В миске, которую Педро подал его преосвященству, в мутной водице плавало несколько размоченных зерен. К подобным вещам, надо сказать, кардинал был готов, он бы даже удивился, застав отца Хавьера за поеданием жирного каплуна и распиванием хиосского вина. Кстати, соответствующую молитву сотворил перед трапезой не его преосвященство, как это было бы за любым столом на всей территории Испанского королевства и в половине других стран Европы, а суровый хозяин.
После того как Педро отправился мыть посуду к роднику, бившему неподалеку от хижины, его преосвященство решил, что все формальности соблюдены и можно начинать серьезный разговор.
– Отец Хавьер, я прибыл издалека и…
– Разве вы прибыли не из Мадрида?
Кардинал с неудовольствием обнаружил, что отшельник все еще не полностью сменил гнев на милость.
– Я прибыл издалека, из Мадрида, чтобы попросить у вас прощения.
– Я уже сказал вам, что знаю об этом, нужно ли повторяться, ваше преосвященство?
– Вы не хотите обсуждать эту тему, но я тем не менее считаю необходимым сказать: с вами тогда обошлись несправедливо, нельзя было подобным легкомысленным образом относиться к вашим предупреждениям. И виноват всех более я! Я, ибо его величество был уже у самой грани жизни и смерти, своей и не мог непредвзято посмотреть на вещи. Я же находился в добром здравии, но почел, что вижу глубже и дальше вас. За это и наказан, по крайней мере тем, что вынужден униженно молить вас о возвращении в Мадрид.
– Он нанес вам удар?
– Да, святой отец.
– Корабль или город?
– Город.
Его преосвященство надавил пальцами на глазные яблоки, чтобы унять нарастающую головную боль.
– Но вас больше беспокоит не сама потеря города, а то, что вы не можете объяснить себе, как это могло случиться?
Кардинал устало кивнул.
– Мы заранее узнали о его планах и послали туда дельного и решительного человека с инспекцией, у нас там было во много раз больше людей, чем у него, местный шейх давно уже получает от нас денежное содержание и только тем кормится и содержит двор, ибо алжирская торговля находится в упадке. Более того, мы поддержали кабильского бея против его старшего брата, мы помогли ему сделаться государем в своем племени, и он привел своих людей на защиту города.
– И все это впустую?
Тяжкий вздох кардинала:
– Да.
– И теперь вы склонны признать справедливость моих слов, а я утверждал, что он побеждает христианских военачальников не одной лишь силе благодаря.
– Да, святой отец. Я теперь полностью признаю правоту ваших слов, у него в запасе есть некое оружие, противостоять которому одними лишь пушками и шпагами нельзя. Я теперь полностью признаю, что выковать его способны только вы или не способен никто.
– Я сегодня все утро бродил по лесу, набрал целую корзину диких апельсинов.
– Что? – Кардинал запнулся, только ему удалось взобраться на коня патетической речи, как его тут же призвали спуститься на землю.– При чем здесь апельсины?!
– При том, что я устал. Мне хочется прилечь. Помните, как сказано у святого Августина: «…годы уговаривают нас отдохнуть», и иногда не грех поддаться на эти уговоры.
С этими словами отец Хавьер побрел в дальний угол своего темноватого жилища и медленно опустился на примятое соломенное ложе.
Кардинал чуть было не высказал вслух возмущенное удивление, что такому поразительному человеку, как бывший королевский духовник, приходится спать почти что на голой земле, потом подумал, что чем меньше он будет здесь удивляться, тем лучше. Главное, удалось добиться, что у старика вновь возник интерес к проблеме: теперь надо его разжечь посильнее.
Отец Хавьер снова опередил его:
– Мне непонятен один важный момент в ваших самоуничижительных речах.
– Какой же?
– Вы ссылаетесь только на себя, говорите только о своем личном прозрении.
– Да, это верно, но что же тут удивительного?
– Надо так понимать, ваше преосвященство, что его католическое величество далек мыслями от этой темы.
Кардинал вздохнул и снова потянулся перстоносными пальцами к глазам.
– Значит, я угадал.
– К несчастью. Молодой король не столь глубок в вере, как его предшественник, и, насколько я могу судить, ничуть не страдает по тому поводу, что никогда не удостоится титула, подобного отцовскому.
– Ужели он так далек от истинной веры?
– Слава Создателю, нет. Он, как мне кажется, находится в том состоянии духа, когда его можно применением соответствующих усилий толкнуть в ту или в иную сторону. Это есть ум, ни в чем пока не твердый.
