Генри Хаггард - Нада
Я вынул руку из огня, и на время муки прекратились.
— Правда твоя, король, — спокойно ответил я, — огонь не властен над чистым сердцем!
Говоря это, я взглянул на свою левую руку. Она была черна, отец мой, как обугленная палка, и ногтей не оставалось на искривленных пальцах…
Взгляни на нее теперь, отец мой, я ведь слеп, но тебе видно. (Рука была скрючена и мертва.)
Вот следы огня в краале Чаки, огня, сжигавшего меня много-много лет тому назад. Эта рука уже не служила мне с той ночи истязания, но правая оставалась, и я с пользой владел ею.
— Но мать мертва, — снова заговорил король, — умерли в пламени и твои жены, и дети. Мы устроим поминки, Мбопа, такие поминки, каких не было еще никогда в Земле Зулу, и все народы земли станут проливать слезы. Мбопа, на этих поминках будет вынюхивание, но колдунов созывать не станут, мы сами будем колдунами и сами выследим тех, кто навлек на нас горе. Как же мне не отомстить за мать, родившую меня, погибшую от злых чар, а ты, безвинно лишенный жен, чад, неужели не отомстишь за них? Иди теперь, Мбопа, иди, верный слуга мой, которого я удостоил погреться у моего костра! — И, пристально глядя на меня сквозь дым, он указал мне ассегаем на дверь хижины.
XI. Совет Балеки
Я поднялся на ноги, громко славя короля, и вышел из королевского дома Ум-Длункулу. Медленно шел я до выхода, но потом бросился бежать, терпя страшные муки. Забежав на минутку к знакомому и обмазав руку жиром и перевязав кожей, я снова стал метаться от нестерпимой боли и помчался на место моего бывшего дома. Там я в отчаянии бросился на пепел и зарылся в него, покрыв себя костями своих близких, еще лежавших здесь.
Да, отец мой, так лежал я, последний раз лежал на земле своего крааля, и от холода ночи защищал меня пепел рожденных мной.
Я стонал от боли и душевного отчаяния. Пройдя через испытание огнем, я снова приобретал славу в стране, делался знаменитым. Да, я вытерплю свое горе, сделаюсь великим, и тогда настанет день мщения королю. Ах, отец мой, тут, лежа в пепле, я взывал к Аматонго, к духам своих предков, молился Эхлосе, духу-хранителю, я даже дерзал молить Ункулункулу, Великого Мирового Духа, незримо и неслышно живущего в небесах и на земле. Я молил о жизни, чтобы убить Чаку, как он убил всех дорогих мне существ. За молитвой я уснул, или, вернее, свет мыслей моих погас, и я лежал, как мертвец. Тогда меня посетило видение, посланное в ответ на мольбу, или, быть может, это был только бред, порожденный моими горестями.
Мне казалось, что я стою на берегу большой, широкой реки. Тут было сумрачно, поверхность реки слабо освещалась, но далеко, на той стороне, точно пылала заря, и в ее ярком свете я различил могучие камыши, колеблемые легким ветром. Из камышей выходили мужчины, их жены, дети, выходили сотнями, тысячами, погружались в волны реки и барахтались в них.
Слушай дальше, отец мой. Все люди в воде были черного племени, а также все выходившие из камышей; белых, как твой народ, вовсе не было, так как видение изображало зулусское племя, о котором одном сказано, что оно «будет оторвано от берега». Я видел, что из ступивших в воду одни быстро переплывали реку, другие не двигались с места, точь-в-точь, как в жизни, отец мой, когда одни рано умирают, а другие живут долгие годы. Среди бесчисленных лиц я узнал много знакомых, узнал лицо Чаки и вблизи него себя самого, узнал также Дингаана, его брата, лицо отрока Умслопогаса, лицо Нады, моей дочери, и вот тогда-то впервые я понял, что Умслопогас не умер, а только исчез.
Во сне своем я обернулся и оглядел тот берег реки, где стоял. Тогда я увидел, что за мной поднималась скала, высокая, черная, и в скале были двери из слоновой кости. Через них изнутри струился свет, доносился смех; были в скале и другие двери, черные, как бы выточенные из угля, и через них зияла темнота, слышались стоны. Перед дверями находилось ложе, а на нем восседала ослепительная женщина. Высокая, стройная, она сверкала белизной, белые одежды покрывали ее, волосы ее были цвета литого золота, а лицо светилось, как полуденное солнце. Тогда я заметил, что выходившие из реки, еще со струящейся по ним водой, подходили к женщине, становились перед ней и громко взывали:
— Хвала Инкосазане зулусов, хвала Царице Небес!
Чудесная женщина держала в каждой руке по жезлу: в правой руке — белый жезл из слоновой кости, в левой — из черного дерева. Когда подходившие к трону люди приветствовали женщину, она указывала им то белым жезлом правой руки на белую дверь, на дверь света и смеха, то черным жезлом левой руки на угольные двери мрака и стонов. Тогда одни люди шли в одну сторону и вступали в свет, другие — в другую и погружались во мрак. Между тем еще горстка людей вышла из воды. Я узнал их. Тут находились Нанди, мать Чаки, моя жена Ананди, сын мой Муса, а также остальные мои жены, дети вместе со всеми бывшими у них слугами. Они остановились перед лицом Небесной Царицы, которой Ункулункулу поручил охранять зулусский народ, и громко взывали:
— Хвала Инкосазане зулусов, хвала!
Инкосазана указала им светлым жезлом на светлую дверь. Но они не двигались с места. Тогда женщина вдруг заговорила тихим, грустным голосом:
— Идите, дети моего народа, идите на суд, чего вы ждете? Проходите в дверь света!
Но они все медлили, и теперь Нанди сказала:
— Мы медлим, о Царица Небес, медлим, чтобы вымолить правосудие над тем, кто умертвил нас. Я, прозванная на земле Матерью Небес, больше всех прошу этого!
— Как его имя? — спросил снова тихий, страшный голос.
— Чака, король зулусов! — отвечала Нанди. — Чака, сын мой.
— Многие уже приходили искать ему возмездия, — сказала Царица Небес, — многие еще придут. Не бойся, Нанди, час его пробьет. Не бойся и ты, Ананди, и вы все, жены и дети Мбопы. Повторяю вам, его час пробьет. Копье пронзило твою грудь, Нанди, копье вонзится в грудь Чаки. А вы, жены и дети Мбопы, знайте, что рука, наносящая удар, будет рукой Мбопы. Я сама направлю его, я научу его мстить. Идите же, дети моего народа, проходите на суд, ибо Чака уже приговорен.
Вот что снилось мне, отец мой, вот какое видение посетило меня, когда, несчастный, я лежал среди костей и пепла своего крааля. Так было мне дано узреть Царицу Небес на высоте ее величия. Позже, как ты узнаешь, я еще два раза видел ее, но то было на земле, наяву.
Да, трижды удостоился я узреть лицо, которое теперь уже не увижу до своей смерти, потому что больше трех раз смертные этого лица не видят.
Утром, проснувшись, я пошел к хижине королевских «сестер» и подождал, когда они пойдут за водой. Увидев Балеку, я тихонько окликнул ее, она осторожно зашла за куст алоэ, и мы уныло взглянули в глаза друг другу.
