Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков
Но наши чеченские товарищи сказали, что следует ожидать терактов против отдельных работников внутренних органов и партийного аппарата.
Возможно, что во время ночного налета именно боевики из ОПКБ таким образом свели счеты с чеченским офицером НКВД, действительно принимавшим активное участие в бою с бригадой асуевцев.
По рассказам очевидцев, конные бандиты ворвались в село, на скаку стреляя по окнам; пятеро из них взломали дверь в доме милиционера Байсултанова, выволокли во двор его жену и дочерей. Сын-подросток кинулся на защиту матери и сестер, отчаянно молотя обидчиков схваченными в сарае граблями, но старший из бандитов обезоружил мальчишку и, яростно отшвырнув его к женщинам, дал по ним очередь из автомата. Спастись удалось только самой младшей из дочерей, которая от страха забилась под кровать и просидела там весь налет.
Рассказывает рядовой Гроне:
— Бандиты совсем обнаглели, — комментировал произошедшее Серега. — Раньше они никогда бы не решились совершить нападение в непосредственной близости от крепости.
— Еще бы, — вторил ему Чермоев. — Ведь если раньше они стреляли в нас из дедовских берданок, то теперь гитлеровцы любезно снабжают их автоматами и пулеметами.
Что я мог ответить им на это?! Нас послали на помощь повстанцам, союзникам в борьбе со сталинской тиранией, но… все обернулось налетами на мирные села, грабежами и расправами над женщинами и стариками. Вместо борцов за свободу оберштурмфюрер связался с шайками дезертиров и уголовников, и нашим оружием эти подонки теперь творят зло на этой земле. Они не жалеют даже представителей своего народа… у меня в ушах до сих пор стоял отчаянный крик осиротевшей девочки-чеченки… как можно мстить беззащитным женщинам за то, что их муж и брат служит в НКВД?!
— Моя мать и сестра тоже чудом не погибли в эту ночь, во время налета они отсиделись в подвале, — говорит Нестеренко.
Сердце мое пропускает один удар, мне невыносима сама мысль о том, что переданное нами абрекам оружие могло бы послужить причиной смерти близких и дорогих мне людей! Дом добрейшей тети Тоси тоже могли сжечь, как дом семьи коммуниста!
Оружие… мы не успели передать абрекам все, большая часть присланного оружия и боеприпасов была пока спрятана нами до начала большого восстания. Там были не только автоматы, но даже гранатометы: точные координаты тайника знали только покойные Шмеккер и Хайнц, а также мы с Гюнтером. Но кто гарантирует, что бандиты случайно не натолкнутся на наш склад?
Что же делать? Добровольно отдать немецкое оружие врагу?! Против этой мысли восстает понятие солдатского долга, но… ведь для Красной Армии этот склад капля в море, тогда как, попав в руки бандитов, наше оружие может натворить много зла.
Я повинуюсь душевному порыву и рассказываю чекистам о складе. Лицо капитана недоверчиво вытягивается.
— Вы можете не верить мне и продолжать считать меня бездушным нацистом, — говорю я ему, — но я искренне сочувствую вашему горю.
— Ладно, — задумчиво говорит Чермоев, — покажи склад на карте.
Он достает из планшета карту-двухверстку и, разглаживая ее рукой, расстилает на столе. Ориентируясь по изгибам реки, я вожу пальцем по бумаге, но показать точное место затрудняюсь, такое впечатление, что карта не совсем соответствует местности. Нестеренко смущенно подтверждает, что скорее всего так оно и есть — их военные карты оставляют желать лучшего. Жаль, не сохранилась карта Шмеккера на немецком языке: перед войной наши альпинисты под видом туристов облазили весь горный Кавказ и составили подробнейшие карты. В составе нескольких таких экспедиций был и наш Гюнтер, вот почему он ориентируется в горах Чечни не хуже, чем на собственной кухне.
Аслан спрашивает, смогу ли я сориентироваться на месте? Да, смогу.
— Тогда выезжаем завтра утром, — решает капитан и идет отдавать приказание красноармейцам.
Просыпаемся на рассвете. Нестеренко кивает мне на висящий на спинке стула комплект гражданской одежды, которую он принес накануне из дома. Старые Семкины брюки и синяя рубашка, которые он носил до войны, мне почти впору. Сам Серега тоже надевает свою городскую одежду, чтобы не привлекать лишнего внимания местных жителей, наш отряд было решено замаскировать под геологоразведочную партию.
Во дворе крепости красноармейцы седлают лошадей, мне достается вороной конь с белой звездочкой во лбу. Ставлю ногу в стремя и пытаюсь по-молодецки, как видел в кинофильмах, запрыгнуть в седло. Оно, может, так и получилось бы, если бы проклятая лошадь стояла на месте! Но конь шарахнулся в сторону, нога запуталась в стремени, и я чуть не упал! Красноармейцы сами ржут, как жеребцы, и свысока поглядывают на мою «войну» с норовистым четвероногим. Конечно, они с детства в седле, казаки и джигиты, а я чисто городской житель и ездил только на велосипеде. Да еще нога раненая болит, неловко ступил на нее и чуть не заорал от боли. Посочувствовав моим мучениям, Нестеренко спешивается, подходит и рывком подсаживает меня в седло. Но, решив одну проблему, я тут же упираюсь в следующую: все тронулись, а мой вороной не хочет идти, он задумчиво жует листья на стоящем рядом дереве и косит на меня хитрым лиловым глазом.
Еще громче и настойчивее повторяю «Но, скотина!» и бью пятками по его крутым бокам, однако упрямое животное чувствует неопытного всадника и никак не желает подчиниться. Чермоев разворачивается, рысью подлетает к нам и стегает по крупу моего коня ногайкой. Конь от неожиданности приседает на задние ноги, затем резко берет с места в карьер, меня отбрасывает назад, я инстинктивно клещом вцепляюсь в гриву и роняю поводья. Меня спасает Петров, он укоризненно глядит на Аслана и берет мою лошадь под уздцы. Они с Нестеренко дают мне несколько уроков верховой езды, и дело постепенно идет на лад.
Однако непросто быть ковбоем! И как это они умудряются бодро скакать через прерии весь день напролет?! Уже через час такой езды у меня жутко болят ноги, да и вся нижняя часть тела, отбитая жестким казацким седлом, поэтому я даже радуюсь, когда при переправе через бурную горную речку приходится спешиться и вести коня в поводу.
Река течет по дну довольно глубокого каньона, на десятиметровой высоте натянут подвесной мост, он раскачивается, словно маятник, половина досок из настила отсутствует, сквозь прорехи виден ревущий внизу поток. Мой конь испуганно пятится, натягивает повод и упирается всеми четырьмя копытами. Аслан вздыхает, велит мне идти вперед, а сам ласково гладит коня по холке, шепчет ему на ухо что-то успокаивающее, и — о, чудо! — конь послушно следует за ним!
