Иван Дроздов - Баронесса Настя
Капитан встряхнул плечами и как–то зябко поёжился.
— Хороша чертовка! Если б не отец–генерал… М–да–а… Так вот… Чтоб пушкари не лезли к ней! И младшего лейтенанта Болинского, батарейного хлыща, гони к чертям собачьим. Я уж видел, как он при ней хвост распустил. Замечу что — вытурю. Так и скажи ему — с батареи вытурю, понял?
— Понял, товарищ капитан. Всё ясно.
— Ладно, иди во взвод, тренируй пушкарей. Тут на нашем участке немецкие танки собираются. По слухам сам генерал Гудериан дивизию поведет.
Старший лейтенант козырнул и пошёл на плац.
На плацу за огородами, вскопанными батарейцами Пряхина, полным ходом шли занятия огневой подготовкой. В окопе командира взвода в каске и с биноклем стоял сержант Касьянов. Это был боевой и любимый солдатами командир. Он отрабатывал со взводом стрельбу по танкам.
Пряхин спустился к нему в окоп и жестом велел продолжать. Оглядывая орудийные расчёты, на сиденье первого наводчика увидел Настю. «Она уж тут!» — подумал он с досадой или на её самовольство, или на то, что дело сделано без него.
Спросил у Касьянова:
— На первом орудии новый наводчик?
— Да, девушка–сержант. Комбат приказал.
— А фамилию её — знаете?
— Сержант Абросимова.
— Вы ей показали, что и как делать?
— Она пушку назубок знает и наводит лихо. Отлично справляется. Где–то уж научилась, и даже по самолётам боевыми палила. Будто бы подбила одного.
— Во как!.. Ну, ладно. У нас на первом орудии первым наводчиком ефрейтор Панасенко был. Его куда?
— Вывели в резерв. Командиром отделения будет.
— Если так — хорошо. Ну, сержант, дай–ка я задам пушкарям задачу.
«Стреляли» по танкам долго. Пообедали и опять «стреляли». Пряхин задачи предлагал сложные: танки то фронтом идут, и тогда орудия бьют по лобовой броне, то флангом обходят, — тогда их по гусеницам ловчее. Подаст командир команду, а сам к одному орудию подойдёт, другому. Нового наводчика словно не замечает, а когда и подошёл к орудию, то не к ней, а к наводчику второму — младшему сержанту Ивану Титаренко. Смотрел, как он совмещает стрелки по углу места, а сам глаз косил на стрелки наводчика первого. Малую оплошность заметил, строго сказал:
— Сержант Абросимова! Ствол придержали. В нашем деле всё решают секунды.
Не возразила и даже не глянула на командира, лишь румянцем на щеках показала волнение. И по азимуту вела ствол ровно и быстро, стрелки совмещала точно.
Командир орудия, низенький, юркий сержант Скоробогач, — сам отличный наводчик, — стоял возле Абросимовой, тихо ей подсказывал. А Пряхин подавал для орудия новые команды, одну сложнее другой, и требовал быстроты, ровного хода ствола. Голос его, нарочито строгий и не в меру громкий, смущал в первую очередь его самого. За показной строгостью прятал Пряхин свою робость, свою неловкость и растерянность перед необычным наводчиком.
Настя и в самом деле держалась уверенно, так, будто пушкарём была много лет.
Объявив перерыв, старший лейтенант подошёл к ней, заговорил так, словно и не знал её никогда.
— А вы, товарищ сержант, неплохо наводите. Ствол у вас без рывков идёт.
— Но вы же мне сделали замечание.
Пряхин смешался на минуту.
— А это так… для порядку. Но вообще–то… вы, верно, не впервые маховичок в руках держите?
— Да, ходила к пушкарям. Они мне позволяли.
— Это меняет дело. Важно в бою не растеряться… А вам нужна моя помощь? — вдруг выстрелил он, как пароль, на чистейшем немецком языке.
Она повернулась к нему и взгляды их встретились. Её серые с прозеленью глаза расширились, сделались круглыми, как у совы.
— Откуда вы знаете немецкий язык? — спросила Настя по–русски.
— Я рано потерял отца, — продолжил он по–немецки, — и вырос в немецкой семье. Невдалеке от Камышина и Сталинграда.
— Да, там колония ольденбуржцев. При Петре Первом приехали.
Сержант кинула взгляд по сторонам, — близко никого не было.
— О том, что вы владеете немецким, кто–нибудь знает?
— Нет, никто.
— Хорошо. Я вам советую, нет, я вас очень прошу, я даже требую: храните это в тайне.
— Я так и делаю. Помните там, в ночном полку, — разве кто знал об этом?
— А там почему вы скрывали?
— Стоило мне проболтаться, как меня тотчас забрали бы в разведку.
— Вы боитесь?
— Нет, не боюсь. В авиации любил летать, а тут… полюбил артиллерию. Вы же вот хотите стрелять из пушки, я — тоже.
Девушка задумалась. Глаза её сузились, потеплели. Страх за него прошёл. Она не хотела, чтобы Пряхин ходил в разведку.
— Разведку я люблю больше, — там риск, схватка характеров. Но там я боюсь другого, до дрожи, до боли в сердце. Меня пугает плен.
— Да, конечно, я понимаю. Но вам и отец запретил.
— Экспедиция готовится помимо отца. Он о ней ничего не знает и не должен знать.
— Вам нужен шофёр!
— Да, нужен. Я об этом подумаю. А сейчас идите. Мы не должны подолгу оставаться вместе.
Владимир пошёл к своему окопу. Занятия продолжались.
Старший лейтенант после многочасовых занятий на плацу приходил домой, ужинал молоком с белым хлебом и уходил в хлев на сеновал. Спал он крепко, без сновидений и до тех пор, пока не разбудит ординарец Куприн.
Сном младенца спал он и на этот раз. И, внезапно проснувшись, не знал, сколько он проспал и который был час, но чётко и громко раздавшаяся немецкая речь точно молотом ударила его по голове.
— Я напишу Сталину, и вы оба с отцом загремите в Сибирь. Не забывай, что ты родилась в Германии, жила там шестнадцать лет, с двадцать четвёртого по сороковой год, — и по духу, и по воспитанию ты немка.
— Я русская, в отличие от вас.
— Ты немка, и никуда от этого не уйдешь. Это ведь как представить. Скажу, что сам видел, как ты фонариком подавала сигналы вражеским самолётам.
И после паузы:
— Вот настрочу доносик… Можешь представить, что будет тогда с твоим любимым папенькой, а заодно и с маменькой.
— Вы не посмеете.
— Я посмею, а ты лучше не сопротивляйся. Командованию язык нужен. И не кто–нибудь, а офицер, да ещё штабной.
Пряхин проснулся и жадно прислушивался к разговору. Подобрался к стене, где под самой крышей была оторвана доска и сияла звёздами полоска неба. Заглянул вниз и увидел стоявших один против другого мужчину и сержанта Абросимову. Мужчина вновь заговорил по–немецки.
Пряхин тихо сполз с сеновала, вышел на улицу с другой стороны и долго осматривался. Безлунная ночь плотно пеленала дома, деревья, постройки, за дальней околицей, на пруду, кричали лягушки. По улице шли два человека, видимо, разводящий с караульным. Он сел на завалинку своего дома. Тьма постепенно начинала редеть, дома и деревья явственно проступали в темноте. Начинался рассвет.
