Георг Эберс - Сестры
Что может быть совершеннее и достойнее благороднейших творений великих мыслителей и поэтов?
Сберечь их от повреждений, очищать от пятен, которые появляются на них от времени, — все это наша задача, и если мы поднимаем огромные камни, то это мы делаем не для того, чтобы придавить воробьиное перо, но для того, чтобы загородить дверь, за которой хранится драгоценное сокровище.
Болтовня девушек у ручья стоит того, чтобы ее развеял ветер и никто не вспомнил о ней. Но может ли в глазах сына показаться незначительным хоть одно слово умирающего отца, слово, которое остается сыну как мудрое наставление выходящему на жизненный путь! Если бы ты сам был таким непочтительным сыном и не сохранил бы завета умирающего, то мог ли бы ты за все свои таланты купить потерянные слова? Бессмертные произведения великих поэтов и мыслителей не те ли же самые священные, незабываемые слова, которые относятся ко всем не варварским народам! Пройдут тысячелетия, а они все будут, как и сегодня, поучать, облагораживать и радовать наших потомков. Если потомки не сделаются неблагодарными детьми, то они должны быть благодарны также и тем, кто положил свои лучшие силы на то, чтобы восстановить и сохранить в чистоте все, что сказали нам наши великие предки и что испорчено или заброшено от беспечности и тупости.
И тот, кто, как царь Эвергет, восстановит верно хоть один слог Гомера, окажет последующим поколениям услугу, и даже громадную услугу.
— Ты говоришь красноречиво и убедительно, — начал Публий, — но я не могу с тобой вполне согласиться. Может быть, это происходит оттого, что меня с детства учили дело предпочитать слову. Я охотнее примирился бы с этой кропотливой, усидчивой работой, если бы мне поручено было восстановить точность законов, где одно слово может исказить весь смысл, или я увидел бы лживое повествование о жизни и поступках моего друга или родственника; тогда, конечно, я бы должен был очистить их память от порицаний и несправедливых обвинений.
— Но не то ли же самое представляют собой героические поэмы и исторические описания, сохраняющие нам деяния наших отцов, поэтически украшенные или правдиво рассказанные? — вскричал Аристарх. — Им с особенным рвением посвящает себя мой царь и его товарищи.
— Если он не бражничает, не сумасбродствует, не занят государственными делами и не тратит свое время на жертвоприношения, процессии и другие глупости, — добавил сам Эвергет. — Если бы я не был царем, из меня, может быть, вышел бы Аристарх, а теперь я наполовину правитель — потому-то целая половина моего царства принадлежит тебе, Филометр, — и наполовину ученый. Разве я могу располагать временем настолько, чтобы думать и писать?
Во мне всего наполовину, если бы имелся перевес здесь или там — царь ударил себя по груди и по голове, — я был бы цельный человек.
Цельным человеком, нет, даже больше, становлюсь я только на попойках, когда в кубках играет вино и блестят глаза хорошеньких флейтисток из Александрии и Кирены. Иногда случается со мной это в совете и везде, где надо сделать что-нибудь ужасное, чего мой брат и вы все, исключая, может быть, римлянина, наверное бы, испугались. Вы еще сами это испытаете!
Все это Эвергет не проговорил, а прокричал с пылающим лицом и блуждающими глазами, то снимая свой венок, то снова его надевая.
Сестра зажала себе уши обеими руками.
— Мне больно! — начала она. — Никто тебе не противоречит, и ты, как умный человек, не должен убеждать нас криком, подобно дикому скифу! Ты очень хорошо сделаешь, если побережешь свой голос для дальнейших речей и не лишишь нас удовольствия послушать тебя еще. Перед твоей силой, которой ты славишься, мы все преклоняемся, но теперь за веселым ужином мы об этом не хотим думать и лучше вернемся к разговору, который так весело и приятно начался. Такой горячей защитой того, что радует всех лучших греков в Александрии, может быть, удастся вселить уважение в Публия и других римских юношей к поправлению твоего ума, о котором Публий не мог раньше судить так ясно.
Часто какое-нибудь стихотворение уясняет нам то, чего мы не могли схватить после долгих объяснений. Я знаю одно такое и уверена, что оно понравится всем вам и тебе, Аристарх.
Весь смысл нашего разговора вполне передается этим стихотворением:
Сидит маленькое существо — дитя человека
У океана времени
И черпает своей слабой рукой
Капли из вечности.
Сидит маленькое существо — человек,
Собирает нашептываемые ему слухи,
Вписывает их в маленький свиток —
И вот перед вами всемирная история.
Один наш умный друг сочинил эти стихи, а другой их дополнил:
Капли из океана времени
Черпает маленькое существо -
Дитя человека, слабой рукой,
И обращенная к свету поверхность океана
Отражает в себе целую вечность.
Слабое человеческое дитя — все мы, но собирателей капель мы должны ценить не менее тех, кто проводит свою жизнь на берегу океана в играх и бранях…
— И любви, — тихо вставил евнух, смотря на Публия.
— Стихи твоего поэта красивы и образны, — снова начал Аристарх. — И я охотно себя сравниваю с ребенком, черпающим капли. Было славное время, которое, к сожалению, кончилось вместе с великим Аристотелем. Тогда меж греками были такие люди, которые питали океан, о котором ты говоришь, новыми источниками. Боги одарили их силой пробуждать источники, подобно тому волшебнику Моисею, о котором мне недавно рассказывал иудей Ониа и историю которого я читал в священной книге евреев. Моисей извлекал из скалы воду для утоления жажды, между тем как наши философы и поэты дают нам неиссякающую пищу для ума и души.
Теперь прошло время, когда рождались богоравные умы, и ваши отцы, цари мои, знали это, когда основали Мусейон [56] и библиотеку в Александрии [57], где я состою хранителем и пополняю новыми книгами с вашей помощью.
Птолемей Сотер вызвал к жизни Мусейон, но он не мог вызвать к жизни новых великих творений. Зато он оставил нам, собирающим капли детям, важную задачу: все собрать, рассмотреть и очистить. Я думаю, что мы доросли до этой задачи.
Говорят, что сберечь состояние не менее трудно, чем нажить, и потому можно нас, хранителей, немного похвалить, ибо мы умеем найденное разобрать и привести в порядок, отнести к известному разряду и подробно объяснить.
Но и относительно новых открытий следует заметить, что в некоторых науках, особенно в эмпирических, нам удалось обогнать предков. Возвышенный ум наших предков смотрел больше вдаль, между тем как наш более близорукий взор яснее видит то, что лежит вблизи. Мы уже нашли верный путь для дальнейших работ и установили правильный метод, с помощью которого изучение опытных наук удается нам лучше, чем нашим предшественникам. Естественные науки, математика, астрономия, механика и география достигли теперь такого развития, какого мы даже не могли ожидать. К тому же и общее усердие моих сотрудников…
![Георг Эберс - Тернистым путем [Каракалла]](/uploads/posts/books/166627/166627.jpg)
