Андрэ Арманди - Тайны острова Пасхи
― Эта кошка усиливает мою неврастению не более чем другие кошки, ― ответил он. ― Я вообще не люблю кошек.
― А почему? ― насмешливо продолжал Гартог. ― При метемпсихозе не были ли вы когда-нибудь мышкой?
― Быть может, ― задумчиво сказал Флогерг. ― Хорошо ли вы знаете этих, с загадочными глазами, таинственных и непроницаемых животных, в атавистических движениях которых ― соединение красоты и жестокости? Раздумывали ли вы о жестоком садизме в их игре со своею жертвою перед тем, как они перегрызут ей череп острыми зубами? Слышали ли вы и старались ли понять их страшные любовные вопли, видели ли их любовные битвы и страшную жестокость их любви? Они ― самый яркий символ лицемерия и эгоизма. Иногда вы можете подумать, что они вас ласкают... Нет! Они ласкаются о вас. Правда ли, Гедик, что женщина похожа на кошку?
Я опустил голову, не отвечая. Флогерг продолжал:
― В Египте кошки были богами. В Англии они священны. Я вспоминаю о двух кошках, которые встретились мне на моем жизненном пути... Это было в Лондоне.
Извилистые дороги прошлой моей жизни привели меня как-то в Англию. Я жил в Вест-Энде, в этом французском квартале с такой дурной репутацией, внутри которого находится сквер Сого и который пропах запахами уксусной фабрики Кросса и Блекуэла.
Сквер Сого ― это храм бесприютных кошек.
Каждое утро старые англичанки, иногда одетые в поношенное платье, но со страусовыми перьями на шляпках, приходили смотреть сквозь решетки сада на этих голодных животных со спинами, изогнутыми как зубья пилы, и приносили им объедки своих завтраков.
Я жил тогда один, в чердачной конуре с картонными стенами, которую мне понедельно сдавала съемщица квартиры, итальянка. Впрочем, она исполняла понемногу и разные другие ремесла.
Я был беден и с трудом зарабатывал в должности клерка то немногое, что должно было прокармливать ряд паразитов, которые во всем мире эксплуатируют иностранца. У меня был только одни друг ― голубь с черным ожерельем перьев, меланхолично ворковавший в своей тюрьме из ивовых прутьев, подвешенной к слуховому окну моей комнаты.
Однажды утром, когда зеленоватый туман точно мутною волной абсента наполнял улицы, я нашел дверцу клетки открытой; несколько покрасневших перьев были разбросаны там и сям. Большая худая рыжая кошка, кошка из сквера, заканчивала на карнизе этажа свой пир ― пожирала птицу, глаза которой, две черные жемчужинки, еще недавно смотрели на меня. От птицы остались только перья с крыльев, забрызганные капельками рубинового цвета, слегка дымившимися на холодном утреннем воздухе. И все это было преступлением, хотя бы и небольшим.
В тот же вечер, взяв обрезки сырого мяса, я направился к решетке кошачьего храма, к скверу Сого. Обычное «кис! кис! кис!» собрало их всех, мурлыкающих вокруг меня. При свете фонаря я узнал рыжего убийцу.
Подозревал ли он?.. Кто знает? Но он колебался следовать за мною. Но самый кровавый из обрезков мяса победил его нерешительность. Он последовал за ним до моей двери.
Тогда, внимательно взглянув на темную и пустынную улицу, я бросил в узкую черную щель, которая служила коридором к моей норе, кусок сырого мяса, и мяукающая кошка кинулась на него... а я на нее!
Я никогда не поверил бы, что жизнь так прочно держится в теле кошки. Я обливаюсь холодным потом, когда вспоминаю, как я бросил на нее, боясь ее когтей, свое пальто, и как я душил ее судорожно сжатыми руками, одною за горло, другою за живот. Плечи мои тряслись от прыжков животного, из-под пальто вылетало неясное и страшное хрипение. Я думаю, что, вероятно, не так тяжело задушить человека!
Это продолжалось несколько минут. Мало-помалу сотрясения ее стали реже, хрипение стало глуше. Я сжимал, точно жизнь моя зависела от ее смерти. Живот ее, заполнивший мою руку, вдруг втянулся!.. Лапа с выпущенными когтями, выбивавшаяся из-под пальто, дрожала, дрожала... потом опустилась. Все животное поникло... Кошка была мертва!
Когда я поднял мое запачканное пальто, кошка глядела на меня с непередаваемой ненавистью своими зелеными, вышедшими из орбит глазами. Я бросил труп в сточную яму.
Флогерг вытер пот, струившийся со лба:
― А теперь слушайте дальше. Пришло Рождество. Я получил свое жалованье, которое на этот месяц было увеличено рождественскими наградными, обычным ежегодным добавлением. Я почувствовал, что кошелек мой набит гинеями, и жажда женщины овладела мною.
На одной из темных улиц, выходящих на Лейстер-Сквер, какой-то женский силуэт взял меня под руку и прошептал мне на ухо обычные слова. Я повел женщину к себе.
Мой внешний вид никогда не давал мне прав на выбор, мои денежные средства ― еще менее того. Я взглянул на нее только тогда, тогда заплатил ей деньги, и она разделась предо мною.
Это была одна из голодных маленьких девушек Уайт-Чайпеля, с жидкими белокурыми волосами, с большими зелеными загадочными глазами. Голова ее была бы красивой, если бы не худая шея, придававшая ей вид мокрой кошки, и тело ее было бы грациозно, если бы на нем не выступали жилы, натягивавшиеся под ее голодной кожей.
Когда она терпеливо вынесла эту карикатуру на любовь, она заснула рядом со мною, сжавшись комочком и поджав локти, как кошка. Я потушил свет и заснул. Сколько времени я спал?.. Я сам этого не знаю.
Внезапно я резко проснулся, все мои нервы были натянуты, волосы стояли дыбом. Я испытывал ощущение, что когти впиваются в мое горло. Кошка, сидя на моей груди, потихоньку душила меня.
Я почувствовал, точно в мучительном кошмаре, что все мои мускулы лишены всякой силы и что горло мое не в состоянии издать ни одного звука. Яростным усилием моей парализованной воли я снова подчинил их себе, я конвульсивно набросил на животное свою простыню, и потом я стал душить его...
Я чувствовал, как лапы его царапают мои бедра острыми когтями. Содрогания агонии этой кошки внушали мне ужас, и я душил... душил... душил...
И вот бледный луч луны проник в мое чердачное окно, и вдруг я увидел, что из-за простыни поднимается и дрожит, дрожит... рука!
Я чуть не задушил миленькую девушку с зеленым глазами, мою вечернюю подругу...
И с тех нор я никогда не смел больше коснуться кошки.
* * *― Вы съели слишком много пудинга за обедом в тот день, ― пошутил Гартог.
― Все это можно объяснить также и таким образом, ― сказал Флогерг.
― И эта кошачья история возбуждает в вас опасения?
― Может быть.
― А разве не доставляла вам в нашем деле огорчения некая пятница 13 числа?
― День, в который нам прочли контракт? Вы правы. Гартог продолжал насмехаться:
