Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона
— Лучшего выбора, ваше величество, смею заметить, вы не смогли бы сделать, — отступил на шаг и чуть изогнулся в полупоклоне посол.
Главное было произнесено. Тем не менее Александр Павлович заметил, что сказанному все же не хватает чего-то самого необходимого, что продемонстрировало бы другу Арману всю глубину его, императора, волнений, всю гамму чувств его чистой и светлой души. И он, как всегда, безукоризненно легко и естественно нашел те слова, которые наиболее приличествовали моменту.
— Как я завидую тебе, Чернышев! — Глаза Александра Павловича заблестели, наполнившись слезами. — Ты будешь рядом с великим полководцем во все моменты проявления им военного гения. Вступишь как бы в самые начальные классы его школы. Может ли быть лучший случай для человека, выбравшего военную карьеру?
«Боже, как велик и проницателен мой государь, — подумал Чернышев, — как он верно и безошибочно угадал мои стремления. До какой же степени он добр, благороден и справедлив!»
Тотчас все эти чувства захотелось высказать вслух, если бы не Коленкур, ловко подхвативший слова императора.
— Позволю себе заметить, ваше величество, — произнес герцог Виченцский, — как было бы в высшей степени великолепно, если бы рядом с императором и полководцем Наполеоном оказались бы и вы — само воплощение нежной любви и верной дружбы!
Мгновенно выражение крайней чувствительности на лице императора сменилось подобием сокрушенности.
— Признаюсь вам, милый друг, сие желание не раз в эти дни приходило мне на ум. Ах, если бы я без особых затруднений мог покинуть Петербург хотя бы на два месяца, я был бы уже там! Но мое пребывание здесь будет не менее плодотворно. Скажу вам откровенно, мой друг: я раздражен медлительностью и апатией моих военачальников. Какие средства мне найти, чтобы повлиять на них теперь, когда армия уже давно должна находиться, к примеру, в Галиции? Финляндия и Турция отвлекли всех деятельных и опытных офицеров. Вы не поверите, милый Арман: чтобы назначить главнокомандующего армией против Австрии, мне пришлось обратиться к престарелому генералу, живущему, фигурально выражаясь, должно быть, уже второй век, к ветхой развалине, уцелевшей от древних войн. Князь Голицын ведет кампанию, как это делалось в его время, не торопясь, шаг за шагом. Он вовсе и не подозревает того, что правила и достойные подражания случаи Наполеоновой тактики внесли много нового в полководческое искусство.
И — сокрушенным тоном, но с видом полной искренности:
— Все это еще старая отрыжка Семилетней войны… Не станем его торопить, а то он, Голицын, совсем наделает глупостей. Однако, чтобы вы правильно поняли меня: это не злая воля моих генералов. Мы — неторопливы, но идем все же прямым путем. Вот почему я посылаю одного из лучших и многообещающих моих офицеров в школу величайшего полководца.
Холеное, гладко выбритое лицо Коленкура все еще хранило выражение восторга, когда он вышел из кабинета российского императора.
И только, пожалуй, дома, уже в собственном служебном кабинете, это выражение исчезло. И заменилось, как и давеча на лице Александра Павловича, глубоким раздумьем и озабоченностью.
«Как мне удалось убедиться в личном разговоре с императором России, — перо скользнуло по бумаге, — военная помощь нам будет затягиваться и, вероятнее всего, сведется к нулю».
Рука тотчас перечеркнула написанное. И на бумаге появилось другое:
«Император Александр разделяет с вами, сир, всю тяжесть забот в вашем нелегком предприятии. Потому в самое ближайшее время в вашу главную квартиру имеет честь прибыть личный посланник его императорского величества, чтобы символизировать обоюдную и нерушимую дружбу двух великих держав».
Перо снова, как бы в раздумчивости, нависло над бумажным листом и оставило на нем жирную кляксу.
Не то! Надо все взвесить. Всесторонне и холодно. И даже, может быть, несколько обождать с отсылкой донесения.
Наполеон нетерпелив и потому подозрителен. Но разве не искренен со мною российский император? Разве я сам не вижу, как ему нелегко и непросто?
«Однако вы, Арман Коленкур, герцог Виченцский, служите не ему, а Франции и ее императору! — остановил сам себя посол. — Именно потому, чтобы в первую очередь не навредить собственной стране, я, посол, и должен быть нетороплив и предельно осмотрителен».
Урок и экзамен
Это легко было вымолвить: на войну, к Наполеону. А где он сейчас со своими армиями? И где тот театр войны, на котором в эти, должно быть, самые дни, разыгрывается одна из грандиозных мировых битв?
Когда-то к сердцу Австрии русская императорская гвардия шла прямою дорогой — через польские земли, древний Краков и Моравию.
Ныне такой маршрут был заказан: русские для австрийцев уже считались противниками. Посему — скачи в обход, считай, вокруг всей Германии. И через Баварию, где начались первые бои, австрийцев с французами, следом за Наполеоновыми войсками — в их ставку.
Как и у нас до Киева доводит язык, так и тут, в чужестранных краях, привел он царского посланца в Санкт-Пельтен, город неподалеку от Дуная.
В главную квартиру доставили сразу и тут же, как в Байонне, — Савари, их сиятельство герцог Ровиго. Бросился целоваться и так шумно и восторженно приветствовал, что из комнаты рядом выбежал Констан, Наполеонов камердинер.
— Ваше высокопревосходительство, осмелюсь спросить, что за крики? Император просил выяснить причину.
— Вот — гость от царя Александра. Ведите его тотчас к его величеству. И не мешкайте, Констан, чтобы не получить от императора затрещину, — притворно-грозно распорядился Савари.
— Так император же… — почему-то замялся Констан.
— Ах, вы еще рассуждаете! Тогда затрещина за мной, — смеясь, пригрозил герцог.
Первое, что почувствовал Чернышев, вступив в просторную комнату, — пар. Да, обыкновенный, жаркий и плотный пар, как в какой-нибудь бане.
— Прошу меня извинить, господин Чернышев, за то, что принимаю вас не совсем в обычном виде. — послышался голос Наполеона.
Глаза Чернышева наконец разглядели белую мраморную ванну и сидящего в ней по плечи в воде императора.
— Разумеется, я не ожидал, что вы из России прибудете именно в то время, когда я обычно купаюсь. Так что в следующий раз заранее извещайте меня о своих намерениях. А если без шуток, я всегда рад вас видеть.
И — к Констану:
— Добавьте, пожалуйста, милый Констан, еще воды, да погорячее.
— Ваше величество, куда еще? И так кипяток!
— Видите, Чернышев, столько лет мы с Констаном вместе, а он не может привыкнуть к моим особенностям: один час в горячей ванне — как только я могу вытерпеть — равносилен для меня четырем часам сна. Представляете теперь, какое количество часов можно сберечь для полезных дел! Я уже не говорю о том, что ванна чудодейственно укрепляет организм.