Владимир Малик - Посол Урус Шайтана
Но Звенигора уже не отступал. Напрягал все силы, чтобы ещё туже затянуть металлическую петлю.
Хрястнули кости. Зверь взвыл, дёрнулся и замолк. Опустились передние лапы. Из пасти перестало вырываться тяжёлое хрипение. Тело хищника обмякло, отяжелело, повисло…
А Звенигора все ещё боялся ослабить усилия: барс — живучий зверь; даже полузадушенный, он может в последний миг нанести смертельный удар.
Наконец руки не выдержали нечеловеческого напряжения. Цепь отпустила сдавленную шею зверя, и барс упал на землю к ногам победителя.
Обессиленный, тяжело дыша, Звенигора опёрся спиной о ствол ореха. Перед глазами плыли жёлтые круги, ноги дрожали. Хотелось упасть и забыться.
Но он заставил себя стоять: к нему приближались девушки. Впереди — старшая, за ней — младшая. Как ни было плохо Звенигоре, все же он не мог не заметить, что подобной красавицы, как эта, шедшая впереди, ему никогда в жизни не приходилось встречать. Ей было не больше шестнадцати лет — пора, когда девушка, особенно на юге, пышно расцветает. Лёгкая серая одежда облегала её стройную фигурку. Лицо, продолговатое, нежное, еле покрыто лёгким весенним загаром. Затенённые длинными чёрными ресницами глаза казались и синими, и тёмными одновременно.
Девушка остановилась за несколько шагов перед Звенигорой и сказала:
— Спасибо! Ты спас нас.
Звенигора заметил, что, кроме благодарности, в её взгляде мелькнули удивление и невольное отвращение. Ему стало мучительно стыдно за свои грязные руки с огромными ногтями, за нечёсаные, сбившиеся патлы, за рваную одежду и тяжкий запах, что шёл от его давно не мытого тела. Он не привык чувствовать себя вещью другого человека, а потому не мог допустить мысли, что эта девушка и её подруга смотрят на него не как на казака, а как на скотину, что принадлежит ей или членам её семьи.
Она стояла перед ним и благодарила за спасение, а он с охотой провалился бы сквозь землю, понимая, каким никчемным, грязным и даже мерзким казался девушке, хотя и спас её от смерти.
— Я рад, что все кончилось для вас благополучно, джаным[54], — сказал Звенигора хрипло от слабости и волнения, с трудом подбирая турецкие слова. — А для меня…
— Для тебя тоже, — сказала младшая. — Скажи ему, Адике.
— Конечно, — взволнованно произнесла синеокая. — Хатче правду говорит. Хатче — любимица отца, нашего ага Гамида.
— Ну, это ещё неизвестно, — мрачно ответил Звенигора. — Наверно, хозяин иначе думает…
Внизу резко распахнулись двери. Выбежали Гамид и Ферхад, а за ними перепуганный Осман. Толстое, одутловатое лицо спахии посерело от страха. Он кинулся к Хатче, обнял девушку:
— Хатче, дорогая моя, ты жива? Слава аллаху, что спас тебя…
— Это он спас нас, отец, — Хатче показала пальцем на Звенигору, — этот невольник…
Гамид поднял голову. Взгляды, как сабли, скрестились на долгую минуту в напряжённой тишине. Звенигора заметил, как что-то мелькнуло в мутных воловьих глазах спахии, словно там на мгновенье приоткрылась какая-то тёмная заслонка.
— Ты заслужил смерть, гяур, — вымолвил Гамид после долгого раздумья. — И ты прекрасно это знаешь…
— Отец! — Хатче вцепилась в его руку. — Прошу тебя! Ради меня и Адике прости его! Пусть живёт!..
Гамид погладил дочку по голове и закончил свою мысль, будто и не слышал слов Хатче:
— Однако своей храбростью ты спас мою любимую дочь, наречённую высокочтимого Ферхада-эфенди. — Тот важно кивнул головой и выпятил округлый подбородок. — А также Адике… Только благодаря такому поразительному поступку я дарую тебе жизнь. Но не волю!.. Ты и в дальнейшем останешься моим рабом. И если проявишь непослушание, я припомню тебе все старое. А сейчас благодари Хатче и Адике. Это из-за их детской выходки ты остался живым, гяур!
Звенигора молча поклонился.
— Может, у тебя есть какая-нибудь просьба? — спросил Гамид, понемногу приходя в себя.
Звенигора шагнул вперёд.
— Есть, хозяин,
— Говори. Но…
— Много не попрошу, — быстро прервал его невольник. — Хочу самую малость — попасть в руки цирюльника и помыться…
— Ты слишком смел, гяур, — буркнул Гамид. — Но пусть будет по-твоему. Осман, слышишь? А потом отправишь его к Бекиру на маслобойку. Он жаловался, что людей мало.
— Слушаюсь, ага. — И Осман подал Звенигоре знак идти за ним.
…Старый молчаливый турок в мохнатом кауке из верблюжьей шерсти быстро побрил невольника и смазал жёлчью глубокие царапины на груди и руках. Потом Звенигора залез в речку и долго плескался в холодной воде. Осман ходил по берегу и нетерпеливо поглядывал вниз, однако подгонять раба не посмел: помнил наказ хозяина. После того как посиневший от холода Звенигора вылез и начал одеваться, он кинул ему вместо порванного барсом жупана турецкий бешмет.
— Одевайся! Да побыстрее! — крикнул издалека.
Одеваясь, Звенигора удивлялся: странный все-таки турки народ! Сколько уже времени он у них в руках, а ещё никто не поинтересовался содержимым его кожаного пояса. Или не подозревают, чтобы у такого оборванца водилось золото? Скорей всего так. Ну что ж, тем лучше. Пригодится когда-нибудь.
Снова звякнули замки кандалов, и его повели в крепость. Но теперь даже кандалы не казались ему такими тяжелыми и ненавистными. Чистый, побритый, помолодевший, он снова почувствовал необоримую жажду жизни. Ароматный весенний воздух пьянил, туманил голову, и он жадно вдыхал его, как целительный бальзам.
Во дворе Осман оставил Звенигору одного — ушёл за ключами. За живой изгородью дети играли в челик. Это была весёлая игра, похожая на украинский квач[55], и Звенигора засмотрелся на черноголовых турченят, которые напомнили ему детство на далёкой милой родине.
Вдруг к его ногам упал небольшой свёрток. Звенигора от неожиданности вздрогнул и взглянул на галерею. Там, у открытого окна, стояла, закрывшись чёрной шалью, Адике. Сквозь узкую щёлку блестели глубокие синие глаза. Девушка сделала рукой еле заметный знак. А когда заметила, что невольник не понял её и молча смотрит на неё, тихо промолвила:
— Возьми! Это тебе!
Звенигора взял свёрток, спрятал за пазуху.
— Спасибо, джаним! — кивнул головой.
Девушка на миг откинула своё покрывало и грустно улыбнулась. Теперь она казалась ещё более бледной и печальной. А от этого ещё красивее.
Звенигора молча смотрел на неё, как на чудо, которое неизвестно откуда и как появилось в его жизни.
Сзади послышались шаги: возвращался Осман. Звенигора спохватился: видение пропало. Исчезла и Адике. И если бы не свёрток за пазухой и открытое окно, можно было подумать, что все это пригрезилось…
