Филиппа Грегори - Дочь «Делателя королей» (ЛП)
— Я не могу, — рыдает Изабель. — Я не могу, мама. Не могу.
— Ты должна. Скажи, когда будет больно.
Мы все замираем, затем Изабель громко стонет и выкрикивает:
— Сейчас, сейчас.
— Тяни! — говорит мама. Фрейлины тянут Иззи за руки, словно мы рвем ее на части. Маргарет сует в рот Изабель деревянную ложку, и та с криком прикусывает ее. — Тяни ребенка, — кричит мне мать. — Сейчас. Сильно. Тяни.
Я тяну, как приказано, и с ужасом чувствую какой-то щелчок под ладонью.
— Нет! Не получается!
— Тяни его! Тяни, как можешь!
Я тяну, что-то поддается вместе со сгустком крови и вонючей жидкости, и две маленькие ноги высовываются из Изабель, а она воет от боли и падает.
— Еще раз, — говорит мать. Ее голос звучит странно торжественно, но я почти ничего не понимаю от ужаса. — Все почти кончилось, Изабелла. Скажи, когда опять придет боль.
Изабель стонет и поднимается.
— Тяни, Энн! — командует мать, я держу маленькие скользкие ножки и дергаю снова; сначала кажется, что ребенок не двигается, но затем выходит одно плечо, потом другое; Изабель переходит на визг, и выскакивает голова. Перед тем, как плоть смыкается, я ясно вижу внутренности Изабель, ее утроба похожа на багряную парчу, пронизанную синими узорами вен. Вслед за маленьким тельцем тянется толстый шнур, я бросаю ребенка на постель, отворачиваюсь и падаю на пол рядом с кроватью.
Мы ждем в тишине.
Изабель тихо стонет. Я вижу, что она кровоточит, но никто не пытается перевязать ее раны. Моя мать берет ребенка и заворачивает его в белый холст. Одна из женщин смотрит, улыбаясь сквозь заливающие ее лицо слезы. Мы все ждем тонкого крика, мы ждем улыбки моей матери.
Но усталое лицо матери бледнеет.
— Это мальчик, — резко говорит она единственное, что мы все хотим услышать.
Но в ее голосе нет радости, ее губы горестно сжаты.
— Мальчик? — с надеждой повторяю я.
— Да, мальчик. Мертвый мальчик. Он умер.
Глава 11
Река Сена, Франция, май 1470
Матросы сняли паруса и разложили их для починки; они отмыли королевскую каюту, полы которой были залиты кровью Иззи и моей рвотой. Все они говорят, что мы чудом не утонули во время шторма; они вспоминают свой ужас, когда у входа в гавань Кале поднялась цепь. Только вес тела моего отца на штурвале позволила рулевому вовремя развернуть корабль. Они говорят, что ни за что не хотят снова пережить подобное плавание, разве только у штурвала встанет отец. Он спас их, так думают все. Но никогда, никогда больше они не примут на борт женщин. Моряки качают головами. Никаких женщин, особенно тех, кого преследует ведьмин ветер. Они радуются своему второму рождению. Конечно, говорят они, корабль был проклят из-за роженицы и мертвого ребенка на борту. Все они верят, что колдовской ветер вызвала из ада своим свистом королева. По палубе я прохожу в мертвой тишине. Они думают, что ведьмин ветер преследует нас до сих пор, и во всем винят нас.
Наконец, из трюма достают сундуки, и мы можем вымыться и сменить одежду. У Изабель все еще идет кровь, но она встает и одевается, хотя ее платье странно висит на ней. Ее гордый живот исчез, теперь она выглядит просто жирной и больной. Освященный пояс и реликвии паломников распакованы вместе с драгоценностями Иззи. Она без слов кладет их у подножия нашей кровати. Между нами выросла стена неловкости и молчания. Случилось что-то страшное, страшное настолько, что мы не знаем, как заговорить об этом. Она вызывает отвращение у меня, и она противна самой себе, поэтому мы молчим. Мать унесла мертвого ребенка, еще когда мы были в море, кто-то благословил маленького покойника, и его выбросили в море. Нам никто не рассказывает, а мы не спрашиваем. Я знаю, что я неправильно тащила ребенка за ноги из утробы, но я не знаю, я ли убила его. И я не знаю, что об этом думают мать или Иззи. Так или иначе, никто со мной о нем не заговаривает, а сама я никогда не заговорю об этом. От этих мыслей мой живот крутит от ужаса и отвращения, как от морской болезни.
Иззи должна находиться в своих покоях до посещения церкви, мы все должны быть заперты вместе с нею на целых шесть недель, а затем выйти, чтобы очиститься. Но традиции не предусматривают ритуала на случай рождения мертвого ребенка посреди бурного моря; все происходит не так, как принято. Джордж навещает жену, когда в салоне уже прибрано, и постель застелена чистым бельем. Она отдыхает, и он наклоняется над кроватью, чтобы поцеловать ее в бледный лоб, а сам улыбается мне.
— Я сожалею о вашей потере, — говорит он.
Она почти не смотрит на него.
— О нашей потере, — поправляет она. — Это был мальчик.
Его красивое лицо бесстрастно. Наверное, мама уже сказала ему.
— У нас будут и другие, — говорит он. Это больше походит на угрозу, чем на утешение. Он подходит к двери, как будто ему не терпится выйти из каюты. Интересно, есть ли запах у смерти и страха, может быть, он чувствует его здесь?
— Если бы мы не подвергались опасности в море, ребенок сейчас был бы жив, — с внезапной злобой говорит Иззи. — В замке Уорик у меня была бы акушерка и врач. Я бы одела свой пояс, и за меня молился бы священник. Если бы вы с отцом не поехали воевать с королем и не вернулись домой побежденными, я бы со своим ребенком была дома, и он был бы жив. — она делает паузу. Его красивое лицо по-прежнему бесстрастно. — Это ваша вина, — говорит она.
— Я слышал, что королева Елизавета снова беременна, — замечает он, словно в ответ на ее обвинения. — Боже, прошу тебя, пусть она родит еще одну девочку или мертвого мальчика. Мы должны получить сына раньше нее. Это просто неудача, но не конец. — он пытается весело улыбнуться. — Это не конец, — повторяет Джордж и выходит.
Изабель смотрит на меня, ее лицо бледно.
— Это конец для моего ребенка, — тихо произносит она. — Для него больше ничего не будет.
* * *Никто не понимает, что происходит, но отец, несмотря на то, что мы остались без крова и живем на корабле в устье Сены, странно весел. Его военный флот выходит из Саутгемптона и присоединяется к нам, он снова получает свою армию и принимает под свое командование огромный корабль «Тринити». Он постоянно отправляет сообщения Людовику Французскому,[18] но не рассказывает нам, что он планирует. Отец заказывает себе новую одежду во французском стиле, бархатная шляпа украшает его густые каштановые волосы. Мы переезжаем в Валонь, пока флот в Барфлере готовится ко вторжению в Англию. Изабель в молчании бродит по комнатам. Ей с Джорджем предоставлены красивые покои на верхнем этаже замка, но она избегает его. Большую часть дня она проводит вместе со мной в комнате матери, где мы открываем окна для свежего воздуха и закрываем ставни от солнца, а потом молча сидим в теплом сумраке. Стоит жара, и Изабель совсем раскисла. Она постоянно жалуется на головную боль и усталость, даже по утрам, едва проснувшись. Когда она не может понять моего вопроса, она качает головой, и ее глаза наполняются слезами. Мы сидим рядом на каменном подоконнике в большой комнате, смотрим на реку и зеленые поля за ней, и ни одна из нас не может понять, в каком мире мы очутились. Мы никогда не говорим о ребенке, которого унесла наша мать. Мы не говорим о буре, море и ветре. Мы вообще не разговариваем. Мы проводим все время в молчании, потому что нам нет нужды говорить.
