Софья Радзиевская - Остров мужества
Он и не смотрит в сторону и глаз не поднимает. И потому не видит, что Степан часто оборачивается, приглядывается к нему и довольно кивает головой. Ему всё понятно. Молодец малец! Настоящий груманлан!
Наконец дошли. Сняли совики и сапоги, за стол сели ужинать, как настоящие, хорошо потрудившиеся промысленники.
Ванюшка никогда не узнал, что так и заснул за столом, не успел донести до рта куска жареного мяса. Загрубевшие в тяжёлой жизни зимовщики уложили его на медвежью шкуру и покрыли песцовым одеялом так заботливо, как могла бы уложить его только мать, которую он в эту ночь видел во сне.
Глава 10
СОЛНЦЕ! СОЛНЦЕ!
Сегодня кормщик целый день вёл себя не по-обычному: за что ни возьмётся — не доделает, бросит и опять свою численную палку со стены снимает. Лоб морщит, головой качает, зарубки на палке пересчитывает, точно век их не видал. Ужинать сел неохотно, ел — не замечал, что ест. После ужина вдруг вскочил, без шапки из избы вышел и долго стоял у двери, смотрел на звёзды. А вернувшись в избу, вновь за палку схватился: приладится зарубку положить и опять нож отведёт, про себя что-то шепчет.
Молодые долго чулки меховые чинили, молча на него поглядывали, наконец, терпенья не стало.
— Дядя Алексей, — заговорил Степан и в сердцах чулок на нары кинул, — ты не в шаманы подался, какие у самояди колдуют, судьбу вызнают? Чего от нас таишь?
Фёдор тоже глаз с кормщика не сводит — ждёт. А Ванюшка глянул на отца и не заметил, как новая, иголка в руках хрустнула — сломалась.
Алексей отвёл глаза от палки, смотрит: все трое сидят в ряд и шеи, как один, вытянули, ответа дожидаются. Усмехнулся.
— Не хотел вас тревожить, — сказал, — пока ещё посчитаю, чтобы ошибки не вышло. Завтра на горе, над избушкой, солнце встречать будем. Будто я в счёте не сбился. А коли сбился, то самую малость, может, дня на три, не более.
— Ох, кабы не сбился! — Ванюшка даже руки к груди прижал, так сердце забилось от радости. — Ох, кабы не сбился! — повторил он с увлечением. — Сил нет, солнышка дождаться бы!
— Аль на жирник глядеть наскучило? — пошутил Степан, но и сам не вытерпел: вскочил и зашагал по избе, вперёд — назад, вперёд — назад, к двери и снова к столу. Но в тесной избушке не расшатаешься: потоптался, вздохнул и снова сел на нары.
Фёдор словом не откликнулся, даже чулка не положил, но руки приметно вздрогнули, видно, и у него душа по свету истомилась.
Солнце! Подумали о нём и, точно в первый раз, увидели: до чего черны от жирной копоти стены избушки и как по ним от пола иней пробирается… Выше, выше… и от его ледяного дыхания даже костяные иголки стынут и холодят загрубевшие пальцы.
Ещё долго сидели они на нарах, подобрав под себя ноги, смотрели на тусклый огонёк жирника, и время, казалось им, двигалось медленнее, чем белый иней по чёрной стене.
Наконец, кормщик вздохнул и повесил драгоценную палку-численник на деревянный гвоздь в стене.
— Будем спать, — проговорил он. — Утро вечера мудрёнее, а то истомились. За сном время скорей пройдёт.
Сказал и сразу на жирник дунул, чтобы потом никому не вылезать из-под одеяла, гасить огонь.
Сборы ко сну недолги, света не требуют. Только сапоги и снимали, ложились в меховых чулках.
— Небось, скоро солнышко без заходу по небу пойдёт, уже в темноте сказал Степан. — То-то налюбуемся.
— А всё не так радостно будет, как завтра, когда хоть краешек углядим, — неожиданно живо отозвался Фёдор, и все с удивлением прислушались к нему: давно от него такого голоса не слыхали. «Может, и правда, на солнышке оправится», — подумал кормщик и от души порадовался за Фёдора.
Ванюшка молча свернулся калачиком на нарах, покрытых медвежьей шкурой, сверху меховое одеяло натянул, а всё равно в сырой избе да в сырой одежде никак не согреешься. Устало тело, тепла просит. Вот солнышко взойдёт пригреет… С этой мечтой мальчик и уснул.
Когда спать ложиться, а когда вставать и за дела приниматься, про то кормщику звёзды показывали, потому что в долгую полярную ночь круглые сутки темно.
Кто спал, кто так лежал, а как только Алексей окликнул, все вскочили, как никогда, быстро. С печкой и с завтраком справились дружно и отправились встречать солнце. У каждого была одна дума: «Только бы пурга не помешала». Но небо ясное, и ветры, видно, все спать улеглись. Вокруг тихо, только снег под ногами похрустывал, когда на гору шли. Дорога знакомая, трещин опасных нет. Ванюшка еле сдерживался, чтобы не забежать вперёд. Знал: Степан того не любит, сам впереди идёт, дорогу прокладывает и про ошкуя не забывает.
Дошли. Наверху, на горе, тоже тихо. Но мороз крепкий, Ванюшка то и дело нос, щёки рукавицей оттирал и с завистью косился на Степана. Хоть и в потёмках, а заметно: тот ни разу руки к лицу не поднял. И мороз его не берёт!
— Тут дожидаться будем, — проговорил кормщик негромко, точно боялся кого потревожить. Они стояли на возвышенности, ровной, как стол. Белый снег от сияния звёзд мутно отсвечивал. На нём чернели отдельные камни и скалы: на крутых боках снег не держался. Небо то ли чёрное, то ли синее — не разобрать, но чистое, всё звёздами усыпано.
«Им там, поди, холодно», — Ванюшка только успел подумать, как Степан его за руку дёрнул.
— Не туда смотришь, солнышко прокараулишь.
Но Ванюшка сам обернулся, куда следовало, да так и застыл: край неба закраснелся у самого горизонта, всё ярче, краснее. И вдруг, в этой красноте, он не заметил, как появилась чёрточка ещё ярче. Появилась и стала расти. Вот уже не чёрточка, а точно краюшка горбатенькая. Всё выше показывается и плывёт, краснея, в небе. Но что это? Опять пониже стала, поменьше, самый-самый краешек блеснул и пропал. Всё! Небо ещё густо краснеет, а солнца уже нет.
— Ушло! — охнул Ванюшка и, ступил вперёд, протянув руки.
Отец едва успел крепко ухватить его за плечо.
— Над самым обрывом стоишь, неразумный, — сказал тихо. — Иль солнышко поймать собрался?
Долго молча стояли они, не в силах отвести глаз от того места, где серые сумерки готовились сменить яркую краску неба.
— Дождались! — Алексей широко перекрестился и, низко поклонившись в пояс, коснулся снега рукой. — Батюшка-солнышко, взгляни на нас опять, не забудь! — проговорил он торжественно, словно читал молитву. И тут сразу, будто кто дунул на край неба, серые сумерки сменились ночью, точно ничего, кроме темноты, и не было, ничего они не видели.
— Когда ж оно совсем-то покажется? Когда? — тоскливо проговорил Ванюшка.
— Теперь уж скоро, — отозвался отец. — Каждый день вот так-то выглядывать станет. Что день, то выше и по небу дольше путь держать будет. А вскоре всё выплывет и чуток от земли оторвётся. То-то радости будет!
