Владимир Прасолов - Золото Удерея
— Вот черт! — успел выругаться Косых, выезжая на поляну, и услышал выстрел.
Пуля с визгом прошла мимо его головы, обдав жаркой воздушной волной. Ойкнув, завалился в седле ехавший сзади Семен Карев, друг и дальний родственник Косых. Глухой, непролазный ельник, обступавший поляну, казалось, вспыхнул выстрелами.
— Засада! — истошно заорал кто-то сзади, и, сбившись в кучу, на злополучной поляне перед остатками зимовья, заметались его люди, разворачивая коней.
— Уходим! — рявкнул Косых, падая к гриве своего Каурого. — Выноси, родной! — шептал он, врезаясь шпорами в бока коня.
С версту гнали, опомнились, только когда Косых, придержав коня, перегородил тропу.
— Стоять! — орал он, гарцуя на разгоряченном коне.
Остановились. Спешились.
— Ну что, братва, делать будем? Получили по мусалам — и в кусты? В порты не наделали? Таперь они хвост задерут, суки! Карев где? Где Семен?
Мужики молча опускали глаза.
— Матанина тоже нет, — сказал кто-то.
— У-у-у, суки! Бить погань надо! — заорал Косых, свирепо вращая глазами.
— Чё орешь, Иван. Али не с нами был? Подстрелили Семена, видел я, как он с лошади падал. Да в кутерьме этой еле душу вынес. Вертаться за Семеном надоть. А Матанина я видел уж посля пальбы, за мной он с поляны выскочил, последним. — Высокий жилистый мужик, прямо ему в глаза глядя, сказал это громко и отчетливо.
Косых недобро глянул по сторонам. Остальные, подняв головы, смотрели на него и ждали решения. Раздавшийся в тишине топот копыт заставил всех схватиться за оружие.
— Э, не балуй, свои! — услышали они.
На тропе показался всадник, это был Матанин.
— Как вертаться-то, второй раз на те же грабли наступать? Перебьют! — продолжая разговор, сказал кто-то, когда подъехавший спрыгнул с коня и подошел.
— Не перебьют. Хотели бы — сразу перебили, — отвечал Степан Матанин, коренастый мужик с коротко посаженной головой и мощными руками. — Там их десятка полтора было, я по выстрелам сужу. А прицельно токо в одного угодили. Я так думаю, не в того целили. Ты, Иван, на меня не серчай, тебя они приговорили за старшого своего, а Семка нарвался под твою пулю. Остальная пальба поверх голов была, для острастки. Это я уж потом понял, когда вернулся.
— Как — вернулся?!
— Да так, решил посмотреть, кто по нам пальбу открыл. Коня привязал и назад подполз, а они уж на поляне, Семку нашего смотрят. Убитый он. С разговора их понял, что упредил их кто-то из села.
— Кто?!
— Не ведаю того, не слышал, а целили они в тебя. Точно говорю. Ушли они сразу, сам видел. Едем Семена забирать!
— Ты запомнил их рожи? — уже на коне спросил его Косых.
— А зачем бы я возвращался? — вопросом на вопрос ответил Матанин ухмыльнувшись.
Вскоре они подъехали к месту гибели Карева. Ничего не напоминало о том, что еще час назад произошло на этой поляне. Так же шумел густой ельник, так же, журча на перекатах, катил свои воды золотоносный Шаарган. Только прибавилось тело Семена с пробитой грудью. Пришлось возвращаться в село. Уже у околицы трое, догнав ехавшего чуть впереди Косых, отказались более участвовать в набегах.
— Неволить не стану, но ежели сболтнете чего о наших делах, закопаю, вы меня знаете, рука не дрогнет, — ответил вожак.
— Подоспевший Матанин спросил:
— Чё, старшой?
— Эти больше с нами не пойдут. Жила тонка.
— Семка мне добрым товарищем был, на меня можешь рассчитывать. Утром же в тайгу уйду, один, по-тихому выслежу этих варнаков. Через три дня ждать буду у старых завалов на Шааргане. Спускать им это никак не с руки. Обо мне никому — для всех я к себе в деревню подался.
— Лады, Степан, так и будет, Семена схороним и вернемся, — ответил Косых.
Никифоров был дома, когда Косых вошел в его просторную горницу. Выслушав рассказ, Никифоров сжал кулаки.
— Значится, так, не хотят платить. По-хорошему не хотят — силой заставим. За жизнь Семки Карева ответят. Через неделю едем, дорогу перекрыть, чтобы ни одна мышь не проскочила!
— Легко сказать, как перекрыть-то?
— Засаду поставь!
— Дак неизвестно, когда они пойдут, упустим, тут по-другому надо. Пока они на месте, обложить по-тихому и ночью взять. Ехать надоть, через три дня ехать, пока старатель валом на выход не пошел.
— Почему через три дня?
— Скажу почему, только знать об этом никто не должен. Упредили старателей о нашем набеге, боюсь, и сейчас упредить могут.
— Откуда известно?
— Варначье об том проболталось, а Матана услыхал.
— Кто упредил?
— Об том разговора не было, не знаю. Однако, кроме нас с тобой, кто еще знал заранее?
— Да никто не знал, а с другой стороны, все и знали. Не знали куда, а то, что в тайгу собрались, из этого никто тайны и не делал. Твоя женка за неделю знала, не так, что ль?
— Да, надо про все про это крепко подумать. Кто-то в селе доносит, но кто?
— Две с половиной тыщи душ, поди дознайся…
— Скоко веревочке ни виться — конец будет, все одно вызнаю гада! — Косых грохнул по столу кулаком.
— Ты у меня в доме по столу не стучи, — рыкнул на него Никифоров. — Решили, через три дня выезжаем, и чтоб об этом даже жены не знали. Ты да я! Понял?
— Понял, — поднимаясь из-за стола, ответил Косых. — Чё родне про Семена-то сказать?
— А то и скажи, что угодья объезжали, в зимовье пришлые пригрелись. Турнуть их решили, а те стрельбу открыли, вот Сенька и нарвался на пулю.
— Помочь с похоронами надоть.
— Поможем, то дело святое, завтра сам заеду к его старикам, благо неженатый, сирот не оставил…
Через три дня у старых завалов (ураган, пронесшийся когда-то по этим местам, уложил сотни вековых деревьев в плотную стену, перекрывшую, как мост, реку). Матанин поджидал своих. Бывалый охотник, он выследил ту из старательских ватаг, что организовала засаду у зимовья. Они далеко ушли, без тропы, почти не оставляя следов, но они не были потомственными таежниками, такими как тот, что их искал. Несколько часов, находясь совсем рядом, он внимательно наблюдал, как они работали. А работали они слаженно и азартно. Один таскал из небольшого шурфа песок и ссыпал в кучу. Другой большой лопатой кидал песок из этой кучи в диковинное сооружение, куда хитроумным способом из сделанной запруды поступала вода: что-то вроде большой бочки, дырявой как решето, укрепленной на стояках под наклоном, — ее как колодезный ворот вращали непрерывно двое, и длинный желоб, по которому с водой скатывалась песчаная масса, вытекающая из этой бочки. Крупные камни и галечник ссыпались из нее на сторону. Несмотря на тучи мошки, люди работали по пояс раздетые. Лишь головы и лица были обвязаны платками. Загорелые крепкие тела лоснились от пота, терпкий запах дегтя издалека дал знать охотнику о том, что он на верном пути. Единственное, что удерживало его около них так долго, — это то, что он не был уверен — тех ли он нашел? Лиц видно не было, а работали они молча, объясняясь жестами и взглядами. Только к полудню, когда солнце в зените стало нестерпимо жалить своими лучами обнаженные тела, они остановились и ушли в тень разлапистой ели, у основания которой был устроен из еловых ветвей небольшой балаган. Тут же на костре готовили пищу.
