Уилбур Смит - Ярость
– Не понимаю, – сказал Мозес. – Зачем ты зашел так далеко, если не намерен идти до конца?
– Революции нужны не только вожди, но и мученики. Нужно изменить настроение мирового общества, без этого нам не победить. Мученики и вожди, дядя.
– Я вождь нашего народа, – просто сказал Мозес.
– Нет, дядя, – покачал головой Рейли. – Ты не оправдал доверие. Ты выдал наших людей. В обмен на жизнь ты отдал революцию в руки врагов. Ты выдал врагам Нельсона Манделу и героев «Ривонии». Когда-то я считал тебя богом, но теперь знаю, что ты предатель.
Мозес Гама молча смотрел на него.
– Я рад, что ты ничего не отрицаешь, дядя. Твоя вина доказана вне всяких сомнений. Своими действиями ты лишил себя всякого права на роль вождя. Только у Нельсона Манделы достаточно величия для этой роли. Однако, дядя, революция нуждается в мучениках.
Из кармана пиджака Рейли Табака достал что-то завернутое в белую тряпку и положил на стол. Медленно развернул сверток, не касаясь его содержимого.
Оба смотрели на револьвер.
– Это полицейский пистолет. Несколько часов назад его украли из местного арсенала полиции. Его серийный номер по-прежнему в полицейском регистре. Он заряжен стандартными полицейскими патронами.
Рейли обернул тканью рукоять пистолета.
– На нем еще сохранились отпечатки полицейских, – пояснил он.
С пистолетом в руке он обошел стол, остановился за стулом Мозеса Гамы и прижал ствол к его шее. Снаружи послышалось пение.
– Боже, спаси Африку, – повторил Рейли слова песни. – Тебе повезло, дядя. У тебя есть возможность искупить свою вину. Ты отправляешься туда, где никто не сможет тебя тронуть, а твое имя будет жить вечно, чистое и незапятнанное. «Великий мученик Африки, который умер за свой народ».
Мозес Гама не шевелился и молчал. Рейли тихо продолжил:
– Людям сказали, что ты здесь. Сотни их собрались снаружи. Они станут свидетелями твоего величия. Твое имя будет жить вечно.
И тут сквозь пение послышались звуки полицейских сирен, их вой приближался.
– Жестокой фашистской полиции донесли, где тебя искать, – тихо сказал Рейли.
Звуки сирен стали громче, послышался рев двигателей, скрип тормозов, хлопанье дверец «лендроверов», приказы, шаги полицейских и грохот входной двери, разбитой молотом.
Когда бригадир Лотар Деларей повел своих людей в дом, Рейли Табака тихо сказал:
– Иди с миром, дядя, – и выстрелил Мозесу Гаме в затылок.
Тяжелая пуля бросила Мозеса вперед, разбив голову; он ничком повалился на стол, мозг и осколки кости разлетелись по стене и по полу кухни.
Рейли бросил полицейский пистолет на стол и выскользнул на задний двор. Он присоединился к толпе снаружи, смешался с ней и вместе со всеми дождался, пока укрытое тело на носилках вынесут из дома. И тогда закричал чистым, звонким голосом:
– Полиция убила нашего вождя! Они убили Мозеса Гаму!
Крик подхватили сотни глоток, женщины заплакали и скорбно завыли. А Рейли Табака повернулся и исчез в темноте.
* * *Слуга открыл перед Манфредом Делареем двери Вельтевредена.
– Хозяин ждет, – почтительно сказал он. – Прошу за мной.
Он провел Манфреда в оружейную и закрыл за ним створки двери из красного дерева. В каменном камине горело большое бревно, перед огнем стоял Шаса Кортни. Он был в смокинге с галстуком-бабочкой, новая черная повязка через глаз. Высокий, элегантный, с серебряными прядями на висках… но лицо его было безжалостно.
На стуле у стойки с ружьями сидела Сантэн Кортни. На ней тоже было вечернее платье из китайского шелкового бархата ее любимого оттенка желтого и ожерелье из великолепных желтых бриллиантов с шахты Х’ани. Руки и плечи были обнажены, в неярком свете кожа казалась безупречно гладкой, как у девушки.
– Белый Меч, – негромко произнес Шаса.
– Ja, – кивнул Манфред. – Но это было давно – на другой войне.
– Вы убили невинного человека. Благородного старика.
– Пуля предназначалась другому – предателю, африкандеру, отдавшему свой народ в ярмо англичан.
– Вы были тогда террористом, как Гама и Мандела террористы сегодня. Почему ваше наказание должно быть иным?
– Наше дело было правое – и Бог был на нашей стороне, – ответил Манфред.
– Сколько невинных умерло за дело, которое другие называли «правым»? Сколько жестокостей совершено именем Бога?
– Вам меня не спровоцировать, – покачал головой Манфред. – То, что я делал, было справедливо и верно.
– Посмотрим, согласится ли с вами суд этой страны, – сказал Шаса и посмотрел через комнату на Сантэн. – Пожалуйста, позвони по номеру, записанному в блокноте перед тобой, мама. Спроси полковника Ботму из уголовного розыска. Я уже попросил его быть готовым приехать сюда.
Сантэн не шелохнулась. Она трагически смотрела на Манфреда.
– Пожалуйста, мама, – настаивал Шаса.
– Нет, – вмешался Манфред. – Она не может. И вы тоже.
– Почему это?
– Скажите ему, мама, – сказал Манфред.
Шаса быстро и сердито нахмурился, но Сантэн подняла руку, предупреждая его слова.
– Это правда, – прошептала она. – Манфред мой сын, такой же, как и ты, Шаса. Я родила его в пустыне. Хотя отец унес его сразу после родов еще влажного и не способного видеть, хотя после этого я почти тринадцать лет не видела его, все равно он мой сын.
В тишине в камине в дожде искр в золу упало полено, и это было похоже на сход лавины.
– Твой дед умер больше двадцати лет назад, Шаса. Хочешь разбить мне сердце, отправив родного брата на виселицу?
– Мой долг… моя честь… Шаса замолк.
– Манфред был милосерден. В его власти было уничтожить твою политическую карьеру еще до того, как она началась. По моей просьбе и понимая, что вы братья, он пощадил тебя. – Сантэн говорила тихо, но безжалостно. – Можешь ты сделать меньше?
– Но… но он всего лишь незаконный сын, – выпалил Шаса.
– Вы оба мои незаконные сыновья, Шаса. Твой отец погиб в день венчания, но до церемонии. Именно это Манфред мог использовать, чтобы уничтожить тебя. Ты был в его власти – теперь он в твоей власти. Что ты сделаешь, Шаса?
Шаса отвернулся от нее и стоял, опустив голову и глядя в камин. Когда он наконец заговорил, в голосе его звучала боль.
– Дружба… даже братство… все иллюзия, – сказал он. – Я должен почитать только тебя, мама.
Никто ничего ему не сказал, и он повернулся к Манфреду.
– Вы сообщите собранию Националистической партии, что не готовы принять пост премьера, и отойдете от политической жизни, – тихо сказал он и увидел, как вздрогнул Манфред: все его мечты рушились. – Это единственное наказание, которое я в силах применить к вам, но, возможно, оно более болезненное и долгое, чем виселица. Согласны?
