Михаил Шевердин - Перешагни бездну
Он даже попытался изобразить на лице нечто вроде улыбки, но получилась только болезненная гримаса. С унылым любопытством он смотрел на разгоревшееся алым румянцем личико куклы, высовывавшееся из кудлатой шкуры яка, и бормотал:
— Какой просчёт! Сами на свою голову выпестовали змею, Белую Змею. И она нас же укусила!
В голосе его можно было уловить иронические нотки, а в руке, лежавшей на коленях, поблескивала вороненым огоньком сталь оружия, и белесые глаза смотрели жестоко, беспощадно. И Молиар истерически закричал:
— Покончить с ними! Они подлецы, убийцы!
— Да, — тихо проговорил Сахиб Джелял, — степь и горы устали носить на себе таких, которые убивают женщин.
— Берегитесь! — вырвалось из горла Пир Карам-шаха. Кривой курбаши рванулся было, но страшно закашлялся, весь сотрясаясь, отхаркиваясь, отплёвываясь, и плевки его громко зашипели в раскаленных углях.
Как ни странно, эти звуки сразу же утихомирили всех. Первым заговорил, вернее, засипел Кривой курбаши.
— Худжаин, — обратился он к доктору Бадме, — прикажите этому барабану перестать греметь. На базаре в наши ферганские дни такие шли по медному грошу пучок.
— А, ты сам болтун и трус! Тебе только с женщинами и детьми расправляться, мерзавец!
— У вас нет выбора, — в изнеможении простонал Пир Карам-шах, не сводя угрожающих глаз с Моники.— Что ж поделать, она, принцесса,— выкуп за меня. Отбросим громкие слова.
И Монике показалось, что тень смерти легла на её лицо.
— Или вы откроете нам дорогу, или...
Напряжение достигло предела. И вдруг заговорила Моника, тихо, но решительно:
— Стреляйте... в него... Я не боюсь...— Потемневшие глаза её блестели на бледном, как мел, лице, губы крепко, до крови, прикушены.
— Убрать руки! Не стрелять! — Голос Бадмы прозвучал так властно, что все повиновались, даже Пир Карам-шах.
— Не знаю, как голова твоя, Курширмат, уцелела от клинков моих белуджей, — с ненавистью проговорил Сахиб Джелял. — Видно, дрогнула в темноте рука Малик Мамата.
— Отпустите его! — вдруг прозвучал слабый голосок. И все посмотрели на куль из шуб и паласов, в которые была завернута Моника.
— Ого, женщина заговорила, — удивился Пир Карам-шах.
— Он не плохой. Он не сделал мне плохо. Мы ехали через горы, и этот... курбаши оберегал меня.
Доктор Бадма резко остановил её:
— Разговоры разговорами, а решать надо. В отношении вот этого господина,— он кивнул в сторону Пир Карам-шаха, — мы решение приняли уже раньше. Он свободен и может ехать. Но, предупреждаю, если он когда-либо ступит на землю Советского Союза, с ним мы церемониться не станем. Да он к тому же «провалился» и никого больше не обманет. А теперь вот о нашем старом знакомце.
Он смотрел на Кривого и говорил по-узбекски:
— Курбаши Курширмат объявлен Советским государством вне закона. Тише! Молчать! Преступления Кривого чудовищны. Кривой курбаши зулум — злодей. И таким даже не мстят, их просто уничтожают. — Из-под тряпки, закрывающей рот Кривого, послышалось что-то вроде рычания. — Но своей рукой... Не могу. У меня особые счёты с ним. А потому... Слушай же, господин Курширмат, предлагаю идти со мной. Предстать перед трибуналом. Понести ответ перед народом за свои дела, кровавые дела.
Снова Кривой зарычал:
— Попробуй!
Отлично понимал доктор Бадма всю нелепость своего положения. Заставить Кривого следовать за собой он не имел ни милейшей возможности. И Пир Карам-шах несомненно поддержал бы басмача.
Рисковать не имело смысла.
Понял это и Сахиб Джелял. Он успокоительно заговорил:
— Отложим гнев! Огонь в очаге греет отлично. Я вижу вон там еще один знак мира — чугунный котелок. Обыкновенный котелок! Чугун покрыт коростой копоти, но котелок отлично выполнит свое назначение — сварит пищу путешественникам. Да, есть чему поучиться у горных людей. Они говорят нам: «Мир входящим в горную страну!»
— Вижу, вы больны, изнурены, — обратился доктор Бадма к Пир Карам-ша-ху. — Вы больше не вождь вождей. И Кривой курбаши более не курбаши. Ваше дело проиграно. Ваше дыханье было ядом. Теперь ваше дыхание дурно пахнет, но безвредно.
— Поэт писал, — подхватил Сахиб Джелял, — «Был я подобен весне, и цветы распускались для меня, но позволил я прийти осени, дал всё иссушить». Были вы вождем вождей — теперь вы вождь теней.
Не удержался, конечно, и Молиар:
— У мусульман на одре смерти не стонут, не охают, а благочестивыми возгласами заглушают боль.
— Мой совет: сдавайтесь! — заключил доктор Бадма. Но он зорко следил за каждым движением Пир Карам-шаха и Кривого. Оба сидели, опустив головы на грудь и не поднимая глаз.
Неожиданно Пир Карам-шах повернулся, взглянул в глубь пещеры и глухо окликнул:
— Эй ты, бездельник!
Из-за спин вьючных ослов вынырнула малиновая чалма:
— Что угодно?
— Вставай! Поехали!
— Ох, господин! Ночь, господин! Мои ишаки, господин, не видят, куда и копыта ставить.
— Вставай! Тебе золотом плачено!
Пир Карам-шах поднялся и пошел из-под гранитного навеса. Кривой курбаши, озираясь, тяжело припадая на ноги, побрел за ним.
— Смотрите на него! Вот он — делатель королей! — гаерничал Молиар. — Где твой арабский конь, повелитель мира? Или у него отросли ослиные уши?
Пир Карам-шах уже стоял на тропинке в вихре снега.
— Иди, иди! — задиристо выкрикивал Молиар. — Тут рядом за скалой кладбище. Залезай в могилу. Проходящие и проезжие поприветствуют тебя, мертвеца.
Не отозвавшись, Пир Карам-шах исчез, тенью растворившись в метели. Кривой пятился спиной к выходу, держа на изготовку винчестер. Горец в малиновой чалме, охая и ворча, погнал своих ослов наружу.
— Боже правый, — бормотал Молиар, — теперь мы на виду. От них можно всего ждать. Спрячься, доченька, — тянул он Монику с камня в глубь пещеры. Он заметался. То он бежал к костру, то бросался навстречу ослепительно вспыхиваю-щим в отсветах костра снежным хлопьям.
— Куда вы? — проговорил лениво Сахиб Джелял. — Они ушли. Совсем ушли, сбежали. С них хватит. Сейчас Пир Карам-шах сделает всё, чтобы живым добраться до Фаизабада, спасти свою шкуру... За ним увязался Кривой. Но и он никому уже не нужен.
Доктор принялся хлопотать у очага. Сахиб Джелял прикрыл веки и, по-видимо-му, задремал. Один Молиар всё ещё метался по пещере. Его обрюзгшее лицо исказилось, налилось решимостью, упорством. Щёки, подбородок подергивались.
— Хватит, говорите вы? Почему хватит? Сколько зла сделали мерзавцы! Боже правый! И такое зло причинили моей девочке. И так просто — помахали ручкой и пошли! Оревуар! Ну, нет! Боже правый! Упустить такой шанс!
