Огюст Маке - Прекрасная Габриэль
— А, понимаю! — вскричал Эсперанс. — Благодарю, Понти, мой брат, мой друг… Понти, я тебя люблю, Понти, я тебя благословляю!
И схватив гвардейца обеими руками, он покрывал его поцелуями и слезами.
— Слышишь ли? — сказал Понти, приподнимаясь, чтобы прислушаться.
— Да, голоса, шаги… пистолетный выстрел разбудил… Идут… откроем скорее медальон.
— Надави пружину.
— Мои пальцы не имеют уже силы; как мало нужно времени, чтобы уничтожить человека! Помоги мне прижать… медальон открылся, брось его… Хорошо. Теперь я могу умереть.
— Ты не умрешь… Помогите!..
— Ш-ш-ш!.. я чувствую твою пулю слишком близко к моему сердцу. Через пять минут меня уже не будет, но Габриэль спасена, Господь милосерд…
Его прервал голос, говоривший из глубины сада:
— Здесь стреляли? где вы?
Человек с фонарем нерешительно направлялся к тому месту, где происходила эта сцена.
— Сюлли! — шепнул Понти на ухо своему другу. — Что делать?
— Отвечай ему, — сказал Эсперанс, — потому что я ослабеваю.
— Здесь! — отвечал Понти задыхающимся голосом.
— Здесь, государь! — сказал Сюлли, освещая темную аллею для человека, который шел позади него.
— Король!.. Это хорошо, — прошептал Эсперанс. — Ну, Понти, настала минута, отомсти за нас!
— Чтобы никто не входил в сад, — сказал король своему гвардейскому капитану, который провожал его.
Король поспешно подошел к группе, держа в руках обнаженную шпагу. Понти стоял бледный, запачканный грязью, кровью; на него страшно было смотреть.
— Это ты? — сказал Генрих, смутившись, увидев его. — Ну?
— Человек лежит здесь, государь.
— Ранен?.. Ты его ранил?..
— Он бежал от меня, а ваше величество приказали мне узнать его.
— Кто это?
— Это мой друг, мой брат, — пролепетал гвардеец, едва сдерживая рыдания, которые раздирали ему горло.
Трепещущий король наклонился к земле. Сюлли освещал бледные черты умирающего.
— Эсперанс! — вскричал испуганный Генрих. — Это был он! Но откуда он шел?
— От мадемуазель д’Антраг, которая назначила ему свидание, — сказал Понти голосом звучным, как песня лебедя.
Эсперанс приподнялся, в глазах его сверкала радость.
— Свидание… с нею? — прошептал король.
— Прочтите, государь, — отвечал Понти, подавая ему письмо, которое он взял из рук Эсперанса.
Сюлли поднял фонарь, король прочел мрачным голосом:
«Милый Эсперанс, ты знаешь, где меня найти; ты не забыл ни день, ни час, назначенные твоей Анриэттой, которая тебя любит. Приезжай. Будь благоразумен».
Во время этого чтения оживленный Эсперанс следил за каждым движением короля с жадной радостью. Генрих подал письмо Сюлли, который не мог удержаться от презрительной улыбки.
— Это от нее; вы имели право быть у нее, даже в моем доме, Эсперанс, — сказал наконец король, глубоко взволнованный. — Я прошу у вас прощения… Но вам нужна помощь; мы без шума, без огласки перенесем вас…
— Это бесполезно, государь, — сказал Эсперанс, — я предпочитаю умереть здесь.
Вдруг послышался громкий голос, кричавший при входе в оранжерею:
— Я вам говорю, что стреляли в этой стороне. Где король?.. Не в короля ли стреляли? Я хочу пройти, чтобы видеть короля, черт побери!
— Крильон!.. Не ходи, это ничего, — сказал Генрих, покраснев от стыда и бросившись навстречу кавалеру. — Это ничего, мой достойный друг.
И он старался удалить его.
— Слава богу! Вы здравы и невредимы, — с радостью сказал старый воин, несколько удивленный, что король подвигал его назад. — Но, государь, стреляли! Я вижу, что кто-то лежит вон там… кто это?
— Это я, я, Эсперанс, — сказал раненый голосом таким трогательным, что король закрыл лицо обеими руками, а Крильон побледнел и, вскрикнув, бросился в ту сторону.
— Ты? ранен!.. О, боже мой! бедное дитя!.. так близко к сердцу… Но кто же твой убийца?
— Я! — вскричал Понти, упав на колени с порывом отчаяния, силу которого ничто не может изобразить, — я его не узнал, я, повинуясь королю, убил моего брата.
— Не верь этому, Крильон, — сказал король с сожалением и стыдом, — я хотел только, чтобы его задержали.
Сюлли показал письмо Анриэтты кавалеру; Крильон понял все: таинственное уведомление, прочтенное за столом, ревность короля, благородную преданность Эсперанса. Его великодушное негодование, как горький поток, вырвалось из сердца.
— Ах, государь, это вы? — возразил он, медленно приподнимаясь. — Это вы из-за ваших женских ссор приказываете другу убивать друга!
— Крильон!..
— Как сделал бы палач Карла Девятого, — продолжал кавалер, который был страшен от горести и гнева.
— Крильон, вы меня оскорбляете в ту минуту, когда я оправдываюсь.
Но ничто не могло остановить этого бешеного потока.
— Разве я столько раз проливал для вас мою кровь, — продолжал кавалер голосом, в котором звучала горесть, — столько раз жертвовал моею жизнью, для того чтобы меня вознаграждали, убивая тех, кого я люблю…
— Крильон ли это говорит… Крильон ли жертвует своим королем чужому?
— Чужой мой Эсперанс!
— Кто же он?
— Мой сын!
При этих словах, вырванных неизмеримой горестью у кавалера, король зашатался и, прислонившись к плечу Сюлли, не мог удержаться от слез. Понти грянулся оземь, как пораженный громом, а Эсперанс с улыбкой приподнял свои окоченевшие руки и обнял кавалера, который наклонился к нему, задыхаясь от горя.
— О, — сказал он ему, — какое несчастье умирать в ту минуту, когда находишь такого отца! Но я еще слишком счастлив, я успею вас обнять. Отец, — сказал он, борясь со смертью, которая уже покрывала его своей мрачной тенью, — отец… этот поцелуй… для вас.
Он приложился губами к лицу кавалера, потом, сделав усилие, чтобы приблизиться к его уху, шепнул:
— А этот для Габриэль…
И он испустил последний вздох; его полуоткрытые губы не докончили этого великого поцелуя. Крильон остался пораженный с минуту, не понимая ничего, но когда почувствовал, что это благородное сердце уже не бьется, что эти кроткие глаза уже сомкнулись навсегда, он встал с хриплым вздохом, как воин, вырывающий из своей груди убийственную сталь. Понти без сил и без голоса лежал у ног своего друга.
— Солдат короля, ты повиновался королю, ты не виноват, — сказал ему Крильон. — Я тебе прощаю за Эсперанса и за себя. Помоги мне унести отсюда тело моего сына.
Сюлли приблизился, король сделал шаг, Крильон удалил их обоих решительным движением руки.
— Довольно Понти и меня, — сказал он.
